Андрей Хрипин К постановке четвертого по счету в нашей столице "Золотого петушка" (есть в Большом, есть в "Геликоне", и есть балет в театре "Москва") в Московском музыкальном театре имени К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко отнеслись на редкость ответственно. Афиши предупреждали, что это сказка для взрослых и что за все увиденное отвечают (так и написано!) режиссер Александр Титель и художник Владимир Арефьев, а за все услышанное - дирижер Феликс Коробов. В общем, все крайне серьезно.
Занавес открывает нам барак концлагеря из неровно уложенных досок с огромными щелями между ними. Царство Додона предстает страной дворников. Главный элемент реквизита - веники. Симфония веников. Девицы собирают ягоды-грибы под деревами-вениками и эротически млеют в веникообразных камышах, вениками стреляют из пушки, идут с ними наперевес вместо ружей и убивают друг друга вениками. Человеческих лиц нет. Сплошь какие-то дымковские игрушки: на белых мучных рожах намалеваны кругляши красных щек, и черные бороды держатся на ниточках. Поверх исподнего на всех дворниках обоего пола разноцветные фартуки кислотных тонов. В "ориентальном" акте мертвое поле побоища - почти по Верещагину: гора головных уборов всех видов и фасонов на фоне желтого полнолуния. Явление Шемаханской царицы - маленький катаклизм природы. Являя собой агрессивный гибрид гидры, медузы Горгоны, птицы Феникс и сфинкса, инфернальная царица поднимается из недр земли огромной самораспаковывающейся змеей и поет Гимн солнцу из-под самых колосников (чудеса театральной техники при простоте материалов). Вблизи царица оказывается отвратительной колышущейся амебой неопределенных форм с серебристой муравьиной головкой. В третьем акте кокон созревает, и из лопнувшей оболочки во все стороны разбегаются маленькие змейки.
Другой потусторонний персонаж - Звездочет превращен в банального опереточного хлыща в полосатом костюмчике, соломенной шляпке, с сигарой в зубах, большим перстнем на пальце и манерами (ну живой Беня Крик и Буба Касторский, вместе взятые). И, конечно, как голуби в "Богеме", как белы снеги в "Летучей мыши", лейтмотивом спектакля здесь становятся живые петухи и все те же ностальгические бабочки-снежинки. Стиль!
Вокальный компонент премьеры слишком разношерстный, чтобы дать ему однозначную характеристику - плохо или хорошо. Скорее ни то, ни другое, а нечто среднее, хотя уж если обобщать, то за вокал спектаклю можно поставить твердую четверку с минусом. Хроническим проглатыванием страдает дикция хора, из-за чего до публики не доходят многие уморительные пассажи либретто Бельского. Не прожевана до кондиции и дикция у многих персонажей, например, у такой важной вестницы, как ключница Амелфа.
Неблагодарная роль петь столь прекрасный орнамент в столь уродливом обличье досталась жертвенной Хибле Герзмаве - легкий кавказский акцент лишь прибавил ее Шемаханке "нездешнего", дьявольского колорита. Партия Звездочета написана композитором для несуществующего голоса тенора-альтино, поэтому поют его в характерной (дьячковской) теноровой манере. Премьерный Звездочет Сергея Балашова напоминает еще и кота Бегемота, иногда выдавливая какой-то сдавленный кошачий звучок в достопамятной манере "моя морковь".
Веселых и даже красивых картинок в спектакле достаточно, но нет развития смысла внутри этих картинок, нет общей идеи в целом. Что хотели сказать? Констатировать социальные проблемы, которые в принципе не изменились со времени написания оперы-сатиры? Исследовать ускользающую природу зла? Выполнить план по детским названиям (хотя спектакль вроде бы действительно недетский)? Или просто поиграть в игру, к чему испытывает особое пристрастие режиссер Титель? В прошлом сезоне похоронили символ театра - "Онегина" Станиславского, каким-то чудом еще держится обветшавший "Севильский цирюльник". Но режиссерский театр, наверное, на то и режиссерский, что без прошлого ему легче создавать новые фирменные традиции и фантомы - это ясно.
Дальше по плану нам обещана страна по имени "Тоска". Пуччини у нас тоже любят.
Дарья Гармоненко 
