Пазл революции

«Динамический супрематизм» Малевича – впервые в Третьяковке. Фото агентства «Москва»

Столетие революции в этом году вспоминают всем миром, в разных жанрах и форматах. И Третьяковскую галерею уже упрекали в том, что она, мол, отмалчивается, открывая "Оттепель", хотя, к примеру, в Королевской академии художеств Лондона выставку к революционному юбилею показали еще в начале года. К октябрю в здании ГТГ на Крымском Валу наконец стартовал посвященный революции проект, сделанный музеем вместе с 34 российскими и зарубежными собраниями, в том числе с участием галереи Тейт Модерн и Центра Помпиду. Судя по появлявшимся анонсам, "Некто 1917" - в заглавие кураторы Ирина Вакар и Елена Воронович вынесли слова Велимира Хлебникова из знаменитого сборника 1912-го "Пощечина общественному вкусу" - мог стать просто аполитичной и "беззубой" панорамой искусств. Кураторы пишут, что хотели избежать штампов и ставших привычными ходов вроде "революция и авангард".

Хлебниковские слова в музее словно "отпечатались" звуком забивающего гвозди молотка. Тут, конечно, тихо, но звук таких ударов стоит в ушах, когда смотришь на сколоченную из досок "вывеску" "Некто 1917" - будто забили окна старого мира. Дизайнер Алексей Подкидышев и в самом выставочном зале средствами архитектуры воплощает метафору противоречивой неустойчивости, выстраивая извилистые "аллеи"-дуги из белых и серых фальшстен. Весной в этом же пространстве во время проекта "Оттепель" сходную черно-белую метафору проводил другой архитектор - Владимир Плоткин - но тогда она практически не нашла поддержки в самом выставочном материале (см. "НГ" от 16.02.2017). Сейчас кураторы сделали на первый взгляд простой шаг - постарались собрать работы, созданные в 1917-м или в непосредственной близости от него. Т.е. искали факты - конечно, по своему кураторскому усмотрению - посмотрели на расстановку сил, кто из значимых (и менее известных) что оставил. Отнюдь не только авангардисты. Соединили все в разделы: "Мифы о народе", "Город и горожане", "Эпоха в лицах", "Прочь от этой реальности!", "Утопия нового мира", "Шагал и еврейский вопрос" - и "Эпилог" (там уже более позднее осмысление произошедшего переворота).

Полотно Нестерова неслучайно оказалось напротив\ картины Григорьева. Фото автора

"Главные художественные открытия русского авангарда были сделаны до 1917 года", - напоминает в каталоге Ирина Вакар (книга, к слову, превосходит выставку степенью подробности и в хорошем смысле слова проблемности - помимо нескольких исследовательских статей там приведены свидетельства современников, складывающиеся в хронику 1917-го, а вот хроники создания произведений не хватает самому показу). Оказывается, ни революцию, ни войну тогда художники писать не хотели (хотя фоном здесь все же идут сделанные известными художниками для пополнения казны в военное время плакаты "Заем свободы" или карикатура Владимира Лебедева на императора). Писали своих близких или себя, как неоклассицист Александр Яковлев с холодно-демоническим, страшным вообще-то "Автопортретом" - или "бежали" в другое время, как рисовавший фривольные картинки к "Книге маркизы" в следующем после революционного году Константин Сомов. Продолжали следовать духу сезаннистской живописи бубнововалетцы. Беспредметники запускали в воображаемый космос красочные геометрические построения (в Третьяковке, по словам директора Зельфиры Трегуловой, впервые показывают "Динамический супрематизм" Малевича 1915-16-го из Тейт). Вроде бы бесконфликтная - и нетревожная живопись. Но вот просматривают с утра газеты горожане в "Кафе" Николая Ульянова, и жутко от укрупненного лица "Инвалида" Бориса Григорьева. Это тоже живописные свидетельства именно 1917 года.

Едва переступаешь порог зала, "упираешься" в монументальный нестеровский холст "На Руси (Душа народа)" 1914-16 годов со всем арсеналом свойственных этому художнику переживаний (напомним, в 1905-м вступившему в "Союз русского народа" черносотенного толка). Но рядом оказывается абстракция 1917-го - "Смутное" Кандинского. А дальше - больше, кураторы недаром поместили так, чтобы видно было и одно, и другое, недалеко от нестеровских страдальцев "Лики России" (1921) Бориса Григорьева. Отношение к народу, чувство вины, идеализация были, как известно, болезненным вопросом в обществе. Но Григорьев, живописец сколь одаренный, столь и циничный, показывает гротескные, мрачно, почти угрожающе глядящие лица стоящих у самого края картинной плоскости крестьян (будто вот-вот шагнут сюда)...

Темным ядром на выставке становится павильон с архивной хроникой - сироты военного времени с номерками на шее, сбивание императорского герба, приветствие Керенского (сам он в нынешнем показе глядит с портретов Исаака Бродского и Репина, который писал, по воспоминаниям Чуковского, человека "с претенциознейшим зайчиком" на волосах, человека, как говорил сам Репин, "случайного"). Архивные кадры даны почти в самом конце, все основное - до них. Потом - "Эпилог", рефлексия о перевороте, отраженная художниками в последующие годы, где, в частности, показывают хрестоматийного кустодиевского "Большевика", шагающего по народу и тупо глядящего вперед.

Эпилог, как и раздел "Шагал и еврейский вопрос", могли быть не просто шире, из них можно сделать отдельные большие выставки. Здесь - наметки темы. 1917-й кураторами рассказан как многоголосие, с одной стороны, показывающее хаотичность в том, как время отразилось по "горячим следам", с другой, кажется, настаивающее на свободе художников от непосредственного иллюстрирования времени. Выставку не назовешь революционной по показанному материалу, но как попытка предъявить факты именно того времени (в основном того года), исподволь провести мысль о том, что художник - не только в тот период - вообще-то ничего не должен - это качественная экспозиция.

И даже тизер выдержан в адекватной к проекту интонации - без слащавости того, что было подготовлено к выставке Серова, без раздутой высокопарности ролика для ретроспективы Айвазовского, очень лаконично: посреди огромного поля крестьянка ("Старуха-молочница" из григорьевского цикла "Расея" - тоже картина с выставки) доит корову, провожая непонимающим взглядом промчавшегося мимо всадника. Белая корова в черных пятнах равнодушно, но энергично двигает челюстями, жует, поворачивается другим боком. На нем - супрематическая композиция.