Виталий Третьяков Странная вещь - время.
100 последних лет русской журналистики (XX век) - это вроде бы много.
Между тем я, например, окончив в 1976 году журфак МГУ, работаю в этой журналистике, получается, без малого четверть века - значимая величина!
Не буду углубляться в разнообразные исторические изыскания. Отмечу только два момента.
Теоретически в России может найтись журналист, который, начав работать в дореволюционной печати, заканчивал свою карьеру, пусть и стариком, в печати демократической, то есть нынешней.
И второе. Даже я сам могу оценивать едва ли не половину истории русской журналистики прошедшего столетия - ибо брежневская журналистика во многом наследовала родовые черты сталинской (особенно на последнем этапе "эпохи застоя"), а первые годы журналистики горбачевской - очевидная, даже по многим действующим лицам, калька хрущевской.
Итак, для меня самая логичная периодизация русской журналистики XX века фактически совпадает с датами правления "вождей".
Период первый - дореволюционный (николаевским его все-таки не назовешь). В нем два течения: большевистское (его мы неплохо знаем по университетскому курсу) и небольшевистское - от демократической до монархической журналистики. И с этим, хоть и не без изъятий, мы знакомы. Хотя бы благодаря тому, что практически все крупнейшие писатели России в начале века писали для газет. А классиков у нас издавали (почти всех и почти полно).
Второй период - ленинский, известен нам, Ленина читавшим, почти до тонкостей, ибо сам Владимир Ильич, безусловно крупнейший русский журналист XX века (это без всякой иронии), активно цитировал в своих статьях и тексты своих оппонентов.
Третий период, естественно, сталинский, возродившийся отчасти, как я уже отмечал, при позднем Брежневе. Далее четвертый период - хрущевский, пятый - брежневский, шестой - горбачевский (имеет еще название "гласность", повторяя, кстати, этим названием то, что было в нашей журналистике после революции 1905 года). И последний в XX веке, седьмой период - позднегорбачевско-ельцинский, или собственно демократический.
Цикличность, повторяемость - налицо. И налицо же максимальная, прямая и фундаментальная зависимость истории и содержания нашей журналистики от политических режимов, сменявших друг друга в стране.
Следствием является то, что практически каждый русский журналист на своем профессиональном веку, который короче века хронологического, вкусил и прелестей свободы слова или хотя бы гласности либо оттепели, и тягот цензуры. То есть русский журналист - это, безусловно, универсальный тип журналиста: он не растеряется и при демократах, и в узилище авторитаризма.
Какие выводы отсюда следуют? Разные - каждый легко может сделать их сам.
Кроме того, русская журналистика крайне беллетризирована. В советские времена вообще считалось, что лучший журналист - это член Союза писателей. Так считали прежде всего сами журналисты.
Беллетризированность нашей журналистики определяется двумя причинами. Во-первых, русская журналистика родилась практически одновременно с русской литературой (в современном смысле этого слова) - в конце XVIII века. И весь XIX и в начале XX века почти все крупнейшие писатели России были одновременно и журналистами, редакторами, издателями.
Вторая причина - цензура. Поскольку весь XIX век и большую часть XX русские журналисты писали в условиях цензуры, они вынуждены были соревноваться не столько в оперативности, эксклюзивности новой информации и силе аргументов, сколько в литературной форме и умении владеть эзоповым языком (чистая литература!).
Беллетризированность русской журналистики XX века - не порок, а имманентное ее свойство. Мы никогда не научимся работать "по-западному". И думаю, это хорошо. Это - национальный характер.
Еще одна группа качеств нашей журналистики, отточенных XX веком, связана с тем, что в многочисленные периоды "революций", "гласности", "оттепели" и "демократизаций" в русскую журналистику (как и в политику) массово приходили неофиты (или профаны), безответственные и самонадеянные. А "реакция", "заморозки" и тем более "цензура" и "авторитаризм", не говоря уже о "тоталитаризме", откалибровывали когорту безынициативных (в профессиональном смысле) и осторожных журналистов.
Наконец, частая смена режимов приучила нашу журналистику к излишней "гибкости" и сервильности (в этом русские журналисты - достойные члены более широкого племени русских интеллигентов). У других наших журналистов, впрочем, та же самая причина выработала как раз не "гибкость", а напротив - "упертость", отсутствие желания и умения не только понимать логику другого, но даже и просто спокойно выслушивать иную точку зрения. Самые свободные в один период оказывались самыми идеологизированными в другой. Ярчайший пример - трансформация журналистов-диссидентов советского периода при Ельцине.
Все сказанное, казалось бы, приговор русской журналистике XX века. А на мой взгляд - уникальное лицо, делающее нашу журналистику одной из самых интересных в мире.
Я уверен, что это так.
Кроме того, мало где еще журналистика столь непосредственно влияла на политический процесс, как в России. Здесь, правда, тоже есть немало нюансов, но обо всем не скажешь.
Словом, русская журналистика XX века - великая мировая журналистика. Не хочу называть примеры из последних десятилетий, но не удержусь от того, чтобы не закончить этот очерк списком имен первой половины века:
Ленин, Троцкий, Плеханов, Бухарин, Горький, Булгаков, Гиляровский, Дорошевич, Бурцев, Короленко...
Это только 10 имен, только 10. Но какие! И лишь в пределах самого начала века.
Великая журналистика, великая!
И мы ее продолжили в конце века. И тоже кое-что сделали.
