"Литература - это всегда ностальгия"

- Не активно! Я просто уступил права на экранизацию. Пока это будет не кинофильм, а телевизионный сериал, состоящий из 12 серий. Потом из этого материала будут делать большой кинофильм.

- Конечно. Режиссер фильма Дима Борщевский это знает и потому не торопится показывать материал. Но на фильме в роли артдиректора работает мой сын, он отвечает за материальную культуру времени: ведь это очень сложно - воссоздать правдивую атмосферу (бытовую, костюмную, интерьерную), в данном случае атмосферу 30-х, 40-х и 50-х годов. Кстати, нам предстояло снять сцену в ресторане гостиницы "Москва" (действие происходит в 1952-1953 годах). Еще юнцом я на последние шиши приходил в этот ресторан и в восторге смотрел на потрясающую блондинку-певицу... Позже я описал ее в "Московской саге" как Веру Гордо. И вот, когда начали снимать ресторанную сцену, выяснилось, что никакого ресторана давно уже нет, все надо было воссоздавать. Пришлось брать большую массовку, чтобы создать атмосферу того времени.

- Они съедают там кого-нибудь? Я начал читать его "Голубое сало" и очень устал, потому что там без конца идет повтор: то Сталин Гитлера потребляет, то Гитлер - Хрущева, то Хрущев - Геббельса...

- Сорокина - не особенно, честно говоря. Пелевина немножко больше...

- Ну я за это время тысячу раз изменился. В 60-е я начинал так, потом у меня изменились и стиль, и темы... Трудно сказать, какие требования должны предъявляться к писателям... Писатель должен быть всегда неожиданным - это единственное требование. Если писатель начинает работать на собственных отходах, то, значит, он уже сдает, выдыхается. Если же сохраняются неожиданность и острота чувства, то это всегда будет интересно. Если говорить об остроте ностальгического чувства, то уверен, что хорошая литература невозможна без ностальгии. Литература ностальгии - это тавтология. Литература - это всегда ностальгия, литература - это вообще ностальгия, и без ностальгии нет литературы.

- Я это и имею в виду.

- Она грандиозно ностальгическая! Возьмите знаменитый роман Шкловского 1923 года "Zоо, письма не о любви, или Третья Элоиза" - это чистая ностальгия. Ну а первый модернистский роман вообще в истории Европы - "Петербург" Андрея Белого? Это тоже настоящий сгусток ностальгии.

- Ничего не мог бы сказать о Донцовой и Марининой, если бы моя жена как сумасшедшая не читала эти книги. Они на нее производят благотворное терапевтическое действие. Это терапевтическая литература для людей, у которых какой-то сдвиг по фазе. Механическое чтение этих историй оказывает на них благотворное действие, расслабляет... Я это наблюдаю, когда моя жена лежит и читает, например, "Конец зеленой гадюки". Спрашиваю: "О чем эта книга, Майя Афанасьевна?" - "Не знаю", - отвечает... Не знает, но читает!

- Конечно, если иметь в виду американский смысл слова "аптека". Книги такого типа там и продаются. Пришел, купил в аптеке на ужин продуктов, фунт книг - и оттягиваешься дома, что называется, расслабляешься.

- Они отказались ее печатать, объяснив, что это слишком сложное чтение. Я не знаю, где она выйдет. Во Франции ее переводят, но не рассчитывают на коммерческий успех. Дело в том, что надо различать разные типы успеха в современной книжной жизни. Скажем, в Штатах все мои книги, которые издавало крупнейшее издательство "Рэндомхауз", пользовались большим критическим успехом, в том числе негативного порядка. Например, о предпоследней книге "Новый сладостный стиль" очень влиятельный крупный журнал напечатал статью под названием "Остановите карнавал". Казалось бы, это должно дать толчок к продаже книги, но не тут-то было. В Америке не читают статей вообще. Публика в Америке читает коммерческие объявления с эпитетами "величайший", "точнейший", "изумительный"...

- Да. И не столько им доверяет, сколько смотрит, какую территорию для той или иной книги купили издатели - для размещения коммерческого объявления. Если купили целую страницу, значит, в эту книгу вкладываются деньги, значит, она - серьезный торговый продукт. Тогда к ней у читателей появляется интерес. А к противоречивым статьям нет ни малейшего интереса.

- Там очень узок круг потребителей настоящей литературы, активных читателей. Как и в любой другой стране, в Америке есть представители интеллигентского круга, которые читают для того, чтобы просто наслаждаться чтением, наслаждаться фразой, метафорой, ну всеми элементами прозы. Они прочитывают книгу, потом ставят ее на полку, иногда перечитывают, когда у них есть соответствующее настроение...

- В Москве моя библиотека формировалась очень хаотически: покупал то, что мне было интересно, или кто-нибудь мне давал или привозил из-за границы самиздатские вещи. В общем, был полнейший хаос. А в Штатах у меня библиотека стала возникать как некоторый подсобный материал к моим классам, которые я вел в университете. Еще позже - во время работы над "Московской сагой" - я стал пользоваться библиотекой конгресса. Библиотека конгресса - уникальное заведение, я даже не представлял себе, каков размах этой коллекции. Например, когда мне понадобилась газета "Правда" или "Известия" 1925 года, мне принесли даже не микрофильм, а просто настоящую газету. Я ее листал, и она частично осыпалась на меня.

- Типичная ностальгия. Или, например, мне нужно было найти материалы о мотоспорте начала 50-х годов, о гонках на мотоциклах по льду - и мне приносили микрофильмы "Советского спорта" 1951 года.

- Да, я предпочитаю пестрые переплеты - чтобы были комбинации разного цвета.

- Абсолютнейший либерал! У меня есть политические убеждения, которые можно сформулировать именно так - я консервативный либерал или либеральный консерватор.

- У меня? Планета Земля.

- В прямом смысле. У меня три дома: Москва, Биарриц и Америка.

- Очень сложно. Я даже не знаю, где какие мои штаны или рубашки висят...

- Я собираюсь переехать из Америки в Европу, поближе к дому. Возраст уже подошел, пора завершать свою университетскую службу и уходить на покой... Как-то путешествовал по югу Франции и заехал на автомобиле в Биарриц. Для начала ХХ века это место было знаковым - детство Набокова, Чехов, Стравинский...

- Совершенно верно. Это было ностальгическое место - оно и сейчас такое. Там колоссальный прибой - все время видишь из окна катящиеся белые валы. Совсем рядом Испания, отроги Пиренеев. Чем-то напоминает мне Коктебель. Это опять я говорю как графоман, живущий в литературных мифах.

- Вообще-то, когда заканчиваешь большой роман, возникает пауза. Не знаю, как у других романистов, но у меня в конце работы над романом всегда возникает упадочное настроение. Я подумывал даже о том, чтобы вообще завязать с этим делом - писать романы, и почти твердо это решил... Но сейчас начал новый роман. Действие будет происходить в ХVIII веке в Прибалтике - между Россией и Францией. Там Вольтер будет действовать, еще какие-то люди. Несколько дней 1764 года.