Игорь Михайлов Стройная мулатка цвета шоколада по кромке моря удаляется все дальше. Небольшая, изящная эбеновая статуэтка. Черные пряди волос напоминают выгоревшую на солнце виноградную лозу. Она, не оборачиваясь, небрежно и устало, пальцем откидывая упрямый локон, словно пишет по-грузински, завивая слова в локоны, словно ничего еще не решено┘
Это – Грузия! Грузия – остров одиночества, блеска и нищеты, и, конечно, любви┘ Это острое чувство сердечной недостаточности пронзает тебя сразу, как только горы свели над твоей головой ладони, благословляя, словно блудного сына, который шел, сам не зная куда. Я вернулся в Грузию, в Тбилиси, Тифлис, Тбилисо!
Тифлис – это миф, высеченный в камне. Каменистая, как и большинство горных речушек в Грузии, непокорная и своенравная Кура, шепчущая у подножия скал слова поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре». А горное эхо вторит ему словами поэмы Важа Пшавела «Гость и хозяин». И если ты уже гость и расположился в одном из ресторанчиков в старом Тбилисо, то воздай хвалу этому городу:
Такой лазурный небосвод
Сияет только над тобой –
Тбилиси, мой любимый и родной!
И Нарекала здесь стоит
Как память прошлых тяжких бед,
Твою главу венчая сединой...
Тбилиси – это стихи, высеченные в камне, запутавшиеся в бурных волнах и брызгах ущелья, заплутавшие в узких улочках и кварталах старого города. Имеющий уши, да услышит┘ как натянута тетива лука и как плачет на закате тихими всплесками ветра зурна над головой поверженного в прах перед ее древней красотой гяура! Но нет мочи сопротивляться красе твоей, Тбилисо! А лучше плыть по воле волн в узкой лодке теплого вечера, погружаясь в сочные и пряные ароматы, утопая в застолье и пьянея от парчового вкуса Хванчкары. Но ведь есть еще Киндзмараули. Или в переводе на общеупотребительный – стройный стан невысокой поджарой, как запеченная в печке хлебная корочка, аджарки; она спешит, как речка горная, маленькими шажками куда-то прочь. И легок ее шаг, но как тяжел жадный взгляд, провожающий ее тень. О, этот взгляд, словно вор, крадущий сокровище, которое принадлежит не тебе, гяур! Темная ночь и сладостная истома – вот что такое Киндзмараули! Алазанская долина – божественная виноградная лоза, прядущая шелковую нить веков, парка, в руках у которой нить судьбы. И прохладно под ее сенью, и светла печаль разлуки с ней. Потому что жизнь вне Алазанской долины – не жизнь! Ахашени – ах, маленькая деревенька в ущелье Верхней Аджарии, убежавшая от шумного и суетливого Батума с его щербатой, словно улыбка старика, портовой набережной, с надломленными, словно судьба, кранами, тучными, точно раздутый от увеличительного стекла кактус, пальмами и старыми кварталами, где, по преданию, побывал Есенин и написал: «Шаганэ, ты моя, Шаганэ!»
А может, и не побывал, и не писал, а если и был, то в Баку, но, глядя сквозь магический кристалл бокала Ахашени, это уже и не важно. Самое главное, что ты вкушаешь терпкую влагу этого горного воздуха, и тамада, поднимающий рог в твою честь, читает огненные строки поэмы Важа Пшавела «Гость и хозяин». Сначала на грузинском, а потом в переложении Николая Заболоцкого:
Глядит кистинское селенье
Гнездом орлиным с вышины,
И вид его нам тешит зренье,
Как грудь красавицы жены.
Строки грузинского гения не врут: любовь к гостю отменяет даже кровную месть. Но хозяин тут – неточное слово. Не хозяин, а покровитель, брат. И даже больше, чем брат. Ведь в поэме Пшавела мятежный кистин отказался мстить своему кровнику, убийце брата, потому что он – его гость!
Ты закусываешь домашнее солнечное Цолакаури или Мукузани свежей, только что выловленной в мелководной речушке, в которой смешались два потока, как в жизни, черное и белое, низкое и высокое, форелью. И забываешь обо всем на свете, кроме гулко бьющегося сердца. Немеет язык, и предательски наворачивается слеза┘
Саперави – наверное, сбежавшая цитата из легенды о Сурамской крепости. Такое оно темное, почти рубинового оттенка и древнее, как эти легендарные стены, у которых Сергей Параджанов, тбилисский армянин, снял свой фильм «Легенда о Сурамской крепости». Небольшая деревенька Сурами в Хашурском районе, приютившаяся у южного подножия Лихского хребта, делит Грузию на западную и восточную, как на две половинки граната. А цвет его – рубиновый...
Гамарджоба, генацвале!
На столе большой, как горный утес, нависший над тобой, над твоей судьбой, кувшин Кахетинского. Искристая влага льется горным потоком, играет на солнце и пламенеет в груди.
Все мы, русские, немного грузины! Особливо в Тбилисо, в маленьком ресторане с горячим, словно скала, прожаренная на солнце, харчо, дымящимся, словно туман над холмами Грузии, шашлыком, тающим во рту хачапури. Или в маленьком селе Верхней Аджарии┘ А потом вечереет. И поток маленьких переулков, словно ручейки, стекающие в ущелье, ведут тебя неведомо куда. Туда, где ночные тени, смешиваясь с еще не отпылавшим закатом, приобретают очертания призраков Пиросмани. Пригубим и Пиросмани. Его грузины в черных, как ночь, шароварах, фуражках или в каракулевых папахах в кабачке пьют из кувшинов вечность. Словно Святая Троица, осеняющая троеперстием царицу Тамару. Такая вот тайная вечеря по-грузински. Застолье – священнодействие. Это не еда, а молитва, когда нельзя никуда спешить. А надо наслаждаться сумерками, целовать глиняный бокал, преломляя лаваш с друзьями, которых политика почему-то превратила во врагов, и беседовать о том, что два православных народа должны жить как братья.
Может быть, это высокопарно и пафосно. Но Грузия – страна горная. Здесь все возвышенно и, возможно, преувеличенно. И разве согласно Пушкину не в возвышенном обретает сердце пищу? Разве человек, пьющий вино, хуже того, у кого в руках кинжал? Я пью кровь Господа моего. И преломляю хлеб с теми, кто мне подарил кров. И вспоминаю советскую еще армию и моего подопечного Хвичу из Рустави.
Хвичу с большим и гордым профилем, как и его соотечественников, в Москве называли чуреком или чебуреком. А этот чурек с чебуреком и еще один армянин вступились, когда русские «старики» хотели меня побить: я, замкомвзвода, не давал им в обиду молодых. Разве я могу предать Хвичу или старика, учителя русского и литературы из деревушки, что в Верхней Аджарии? Старый учитель забывает русский язык, потому что государство, в котором он жил и умрет, решило вычеркнуть русский алфавит из его жизни.
Политика – это безумие. Лучше быть в гостях, пить вино и любоваться стройным станом удаляющейся от тебя по кромке моря вдаль Грузии. А не то ведь так просто из гостя превратиться в кровника┘
