Город с жабрами и ихтиандры

Родина слышит, родина знает...

Это название пропарывает воздух, словно воровская финка возле лица. А Поронайск – всего лишь типовая сахалинская провинция. По-айнски – «Большая рыба».

Поронайск севернее Южно-Сахалинска, у той самой 50-й параллели, которая после поражения России в Русско-японской войне поделила остров на две половинки. Поронайск отошел к японцам и стал Сикукой. Город живет, дышит жабрами даже не двойной, а тройной жизнью: Большая рыба – Сикука – Поронайск. Это вам не какой-нибудь Питер с двоящимися перспективами, домами и людьми. Поронайск живет в трех мифах сразу. Вольный ветер с моря выметает улицы чище дворника. Немногочисленная публика нерестится в основном в центре города, возле администрации и рынка. А вечером в районе магазина, похожего на бункер Второй мировой, возле загса, круглосуточно окормляющего граждан водкой. Веселый, шалый, ночной Поронайск, словно пьяный корабль. Когда ночью входишь в гостиницу, словно в промозглое море, небо смыкается над входом, словно прорубь. Лестница в небо и обратно, погруженная во тьму египетскую, – один из мифов. Надо только понять, какой – айнский, советский, японский?

Возможно, когда город был Сикукой, здесь проповедовали дзен-буддизм: «Не подобает гнаться за роскошью, следует избегать бесполезных трат...» Видимо, поэтому в Поронайске все так тянутся к книге. Но не только потому, что Поронайск вытеснил Сикуку, но еще благодаря директору Центральной библиотеки Ли Сын Ок. Ли Сын Ок – кореянка. Корейцы – это тот самый клей, который сцепляет все это разрозненное пространство, сопки, шельфы, города и веси в одно целое. Корейцы – особенная нация, которая закалялась в горниле многочисленных войн и гонений. У большинства материковых, российских, корейцев предки прибыли в Россию из Кореи в середине XIX века при Александре Втором. Сахалинские корейцы появились на острове году в 1936–37-м, куда их насильственно привезли японцы. Но и советское правительство за то, что корейцы «пособничали» оккупантам, не давали им гражданства. И все-таки они остались на Сахалине. Всякий раз все эти замечательные, трудолюбивые, выносливые, безропотные, одухотворенные любовью к жизни во что бы то ни стало Ли, Паки, Кимы, Цой, проперченные духом конфуцианства, буддизма, христианства и шаманизма, воскресали как птица Феникс из пепла. Если в сахалинце нет корейской крови, то он – не настоящий, липовый или москвич!

Ли Сын Ок – героическая женщина, взвалившая на себя просветительскую ношу во время, когда книг уже не читают. Ей не хватает денег на пополнение фондов, но она не падает духом. Ей мало забот со своей библиотекой, она еще организует летние библиотеки в детских лагерях отдыха. Совершенно бесплатно. Когда смотришь на это красивое лицо маленькой корейской женщины, в имени которой смешались Суок, о’кей и сын, то кажется, что любовь к книге никогда не умрет. По крайней мере покуда беспокойный дух Ли Сын Ок будет биться, словно кровь о стенки сердца, в библиотечном кровотоке Поронайска. Ее искушенный читатель знает Улицкую и Прилепина. Нигде больше на Сахалине эти фамилии не всплывали. Но на безрыбье и Захар Прилепин – писатель. А уж Улицкая и подавно – классик. По нынешним временам писатель тот, кого показывают по телевизору. Трудно спорить о писателях с читателем, до которого книги доходят, словно вьетнамский соус: лежит рыба и гниет, и когда даст сок, то и готово!

Выход из Аида под надежной охраной!

Море в Поронайске холодным покрывалом окутывает побережье. Но рыбу тут ловят очень каким-то загадочным способом, который не победит рассудок мой. Существует промышленный лов рыбы, все остальное считается браконьерством. Поэтому вся выловленная рыба сразу испаряется, в магазинах ее нету, всю рыбу везут в Москву, там ее, замороженную и уже, естественно, не первой свежести, можно купить, чтобы привезти обратно на Сахалин. Но при всем при этом рыба и икра, видимо, браконьерская, все же встречаются на рынках Сахалина. Или у аборигенов, которые в гидрокостюмах, словно ихтиандры, выходят из морской пучины со свежей рыбиной на груди. Ихтиандров ловят, сети изымают, штрафуют, но все же и рыба, и сети, и ихтиандры, и рыба на рынке возникают вновь и вновь. И никто не заставит весь этот круговорот рыбы, ихтиандров и всего прочего в природе идти по другому пути. Нынешнее время тоже по-своему метит сахалинскую провинцию. В Долинске на памятнике Чехову начертано «г.ндон». Экскурсовод в музее его имени говорит, что Чехова тут любят. Такая вот каторжная любовь. И я не возьму в толк, во имя чего Антон Павлович губил свое здоровье? Каторжным он участь почти не облегчил, а если и облегчил, то лишь отчасти. Все осталось и после его отъезда, как было раньше. Но он, человек совестливый и доктор, давший клятву Гиппократа, верно, просто не мог вкусно есть и спать в теплой постели, когда другим плохо. На Сахалине ничего не исправить, он и это понял, после поездки написав «Палату № 6».

Охотский берег – пегий пес, бегущий краем моря. Фото автора

И все же Чехов – это мерило всего. Он словно напоминание о том, зачем нужен писатель на этой, сахалинской, земле. А затем он нужен, чтобы напоминать на материке о том, что здесь живут люди. Они любят свой остров, свою землю, как, может быть, никто другой. И не хотят уезжать отсюда. И когда над Сахалином сгущаются сумерки, как прорубь над головой, погружая эту землю в гулкий от морского шума вечер, Поронайск, Долинск, Анива, Холмск словно возвращаются в одни из трех мифов, как Одиссей в родную Итаку. Продолжение цикла очерков о Сахалине.
Начало см. «НГ» от 03.11.11.