Месть сироты

Богдан Ступка, лучший мужчина Московского кинофестиваля.
Кадр из фильма «Свои»

«Что вы думаете о российских сериалах?» – «А что, о них необходимо думать?» – увильнул культуролог Михаил Ямпольский. В 1997 г. уклончивый ответ интеллектуалов был в порядке вещей. Немногие всерьез задумывались о критериях оценки сериалов – стоит ли тратить время на «простые истины», ширпотреб?

Феномен российского сериала так и остался неосмысленным. Всплеск интереса к сериалам в конце девяностых – начале «нулевых», связанный с подорожанием зарубежной телепродукции и кризисом кино после дефолта, не решил проблемы. Обсуждая сериалы, говорили в основном о их финансовом потенциале – рейтинге, бюджете, но вновь не добрались до формы, сюжетов, диалогов, кастинга, обеспечивающих интерес зрителей. Из 34 экспертов кино и телевидения, опрошенных в конце 1999 г. журналом «Кинопроцесс», на вопрос «какой сериал кажется удачным и почему?» внятно ответили двое при том, что западных практик обращения с массовой развлекательной ТВ-культурой к этому моменту было хоть отбавляй.

Ушедшие на телевидение кинематографисты тоже не спешили с исследованиями новой территории. В большинстве своем воспринимая ТВ как досадную уступку ситуации, они пытались третировать сериальный продукт по законам советского авторского кино. Производители начали усложнять сериал полетами камеры, заковыристым монтажом, грузить душеспасительными речами и противоречивыми психологическими полутонами. Авторы поленились увидеть в сериале переплетение разных жанров и принять во внимание его специфику – быт, повседневность, – это привело к тому, что его идею осиротили, подрезали на корню.

Сериал отомстил, как создание доктора Франкенштейна. Несерьезное отношение к массовому кино вышло боком. Это показывают картины последнего года, представленные на прошедшем «Кинотавре» и в программе «Россия, которую мы обрели» Московского кинофестиваля. Признаком «массовости» оказалась ненормативная лексика, на которой публика и впрямь покатывается. Еще один признак – сюжеты с набором «колумбийских» перипетий, которые при желании можно длить 365 серий, – так, например, полуторачасовой «Папа» Владимира Машкова вмещает проблемы отцов и детей, антагонизм профессии и хобби, мечты и реальности, детство-отрочество-университеты, мирную жизнь и войну, брак и любовь без ответа, фашизм, сталинизм, ностальгию и холокост, его открытый финал напоминает конец очередной серии, а не завершение фильма. «Дрянь эта страна, гадость, дерьмо, что ты тут делаешь?» – талдычат Эдичке персонажи фильма «Русское», адаптации харьковской трилогии Лимонова Александром Велединским, автором народолюбивых «Дальнобойщиков». Этакий культурный реванш...

«Сериальное» разжевывание отнюдь не избавляет от невнятности драматургии и нарушения причинно-следственных связей. «Игры мотыльков» Андрея Прошкина строятся на фабульном ляпе: следствие бьется, чтобы заставить героя сознаться в угоне в то время, как под окнами прокуратуры стоит угнанная им машина с отпечатками пальцев. Лирическая линия «Водителя для Веры» Павла Чухрая – сплошное допущение: зритель должен поверить, что персонажи ни с того ни с сего полюбили так, что готовы умереть друг за друга. «Свои» Дмитрия Месхиева – сплошной, но не нарочитый абсурд: ускользнувшие из немецкого плена советские воины нападают на фрицев, раскатывают по оккупированным лесам на мотоцикле, горланя «шар голубой», ударяют по бабам, парятся в бане и время от времени затихают в сарае. Несуразиц больше, чем допускает американский фильм класса «В».

Актеры изображают необаятельных людей, с которыми невозможно идентифицироваться, и идея «массового» кино распадается окончательно. Немыслимо симпатизировать Виктору, послушно строчащему доносы, вечно истерикующей Вере, генералу, погубившему экипаж корабля, но, как классический тиран, обожающему дочь («Водитель для Веры»). Персонажи из «Кожи саламандры» Алексея Рудакова объявляют себя «потомственными интеллигентами», поэтому не собираются отдавать долги: «деньги – не главное». Сюжетом фильма, переделанного из «Долгого прощания» Трифонова, становится скучный роман актрисы средней величины, изменившей бездарному историку с неталантливым драматургом. На голову не очень хороших людей сваливается хороший человек («Мой сводный брат Франкенштейн» Валерия Тодоровского), и люди становится еще хуже.