0
2960
Газета Культура Печатная версия

31.03.2000 00:00:00

Поэты рождаются в провинции...

Тэги: Ершов, литература


Град Небесный носит у Ершова явно выраженные русские черты.
Иллюстрация к "Коньку-Горбунку" В.А. Милашевского.

У НЕГО были все данные, чтобы войти в круг поэтов пушкинской плеяды одною из самых заметных звезд. Достаточно вспомнить о его поразительно ярком литературном дебюте, после которого зрелый Пушкин, признанный первый поэт и писатель России, произнес свои знаменитые слова: "Теперь этот род сочинений можно мне и оставить". Речь шла о сказке Петра Ершова "Конек-Горбунок". Примечательно, что автором сказки был восемнадцатилетний юноша, студент философско-юридического отделения Петербургского университета. Кстати, профессор русской словесности этого университета, близкий друг Пушкина Павел Александрович Плетнев на одной из своих лекций прочел отрывок из "Конька-Горбунка", и восхищенные слушатели с изумлением открыли для себя, что создателем прозвучавшего творения является находящийся среди них их сокурсник, провинциал-сибиряк из Тобольской губернии, даже и по нынешним временам считающейся чуть ли не краем света...

Казалось бы, какая перспектива, какое завидное будущее распахивались перед начинающим поэтом! Однако этим обещаниям судьбы не суждено было исполниться. Первое и главное сочинение Петра Ершова - сказка "Конек-Горбунок", словно комета, ослепительной вспышкой просияла над его головой, и до конца жизни он прожил в ее медленно гаснущем свете. Но творческая драма Ершова (ставшая, конечно, и личной жизненной драмой) могла быть предотвращена.

Кажется, мало на ком в такой степени, в такой неотвратимости, как на Ершове, подтверждается справедливость иронической формулы парадоксального Жана Кокто, заметившего однажды, что "поэты рождаются в провинции, а умирают в Париже". Именно этого "Парижа" был лишен Ершов, вынужденный за неимением служебных и протекционных перспектив по окончании университета отправиться в родной Тобольск, правда, поначалу еще не теряя надежды вернуться в литературную столицу.

Во-первых, из Петербурга некому было протянуть руку помощи (ах, если бы жив был Пушкин!). Во-вторых, со временем, как это обычно бывает, стали затягивать житейские заботы, семейные обстоятельства. В-третьих, Ершов со свойственной ему беспримерной честностью и обязательностью все более погружался в служебные обязанности, проделав путь от скромного учителя до директора гимназии. Он даже написал со всею серьезностью несколько теоретических статей на тему народного просвещения... Повторялась судьба Алексея Кольцова и Ивана Никитина, незаурядным талантам которых не дала развернуться во всю мощь провинциальная воронежская среда. Но если Кольцову и Никитину все же хватало дыхания для лирических стихотворений, подпитывающихся впечатлениями и опытом личной жизни, то характер дарования Ершова был главным образом эпический и требовал иных условий. В планах поэта, например, было создание поэмы "Иван-царевич" "в 10 томах и в 100 песнях". В июне 1851 года Ершов признавался в черновом варианте письма к Плетневу: "Не скрою от вас, что мысль о русской эпопее не выходит у меня из головы. Но, живя в глуши, я не имею к тому материалов. Это обстоятельство преимущественно влекло меня искать места при Императорской Публичной Библиотеке, где я мог бы пользоваться всеми старинными сказаниями. Предоставляю Богу устроить мою судьбу..." Кажется, что этих строк Ершов Плетневу не отправил, и нетрудно догадаться, по какой причине. В этом тоже весь Ершов. Щепетильность и душевный такт его были таковы, что он, видимо, счел подобные признания в письме косвенным намеком на просьбу о помощи или о протекции. Прискорбно, но эта национальная черта русского человека, если он талантлив, нередко оборачивается для него настоящей драмой, оставляя его далеко позади более пронырливых и расторопных современников. "Ты знаешь мой характер, - еще в молодости скажет о себе Ершов, - мысль обеспокоить кого-нибудь, особливо лицо, уважаемое мною, давит иногда самое пламенное желание".

Необходимо помнить, что юный автор появился со своей сказкой не на голом месте, не на "безрыбье", что называется, а в самый пик расцвета этого жанра. Назовем лишь несколько сочинений этой поры, вошедших в золотой фонд отечественной классики: "Черная курица, или Подземные жители" (1829, А.Погорельский), "Сказка о попе и о работнике его Балде" (1830), "Сказка о царе Салтане" (1831), "Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях" (1833), "Сказка о рыбаке и рыбке" (1833, Пушкин), "Война мышей и лягушек" (1831, Василий Жуковский)... Последнюю свою "Сказку о золотом петушке" Пушкин написал в 1834 году после появления "Конька-Горбунка" и больше к этому жанру, как и обещал, не возвращался...

Почему в русских сказках побеждает добро, что делает их любимыми на все времена? Потому что в них дается как бы некая универсальная модель лабиринта жизни, из которого всегда есть выход. И удивительно, как в ершовской сказке эта "универсальность" с фольклорной легкостью, юмором и безудержной выдумкой подспудно создается из растворенных в народной культуре апокрифических, мифологических, литературных реминисценций.

И какая во всей сказке легкость, воздушность, непринужденность и непосредственность стиха! Какое совершенство формы: от головокружительной композиции до блестящих свежих рифм, до обаятельного балагурства, юмора, и все это в звенящей "народной жилке". Россыпи остроумных замечаний, наблюдений отнюдь не для детского разумения, которые открываешь лишь с возрастом. Перечтем хотя бы, как Ивану, простоте деревенской, видится в первый раз Царь-девица, явно не крестьянская, сродная ему крепкая кость:

...А ножонка-то, ножонка!
Тьфу ты! Словно у цыпленка!
Пусть полюбится кому,
Я и даром не возьму...

В творчестве тобольского периода это мастерство не утрачивается, хотя и не находит равноценного воплощения в лирической форме, к которой обращается Ершов. Но по оставшемуся томику стихов можно судить, что Ершов мог стать очень большим поэтом философского склада. Он владеет точностью и емкостью поэтической формулы ("Непостижимого мученья / Неистребимое зерно..."); в нем необыкновенно развито христианское чутье ("Но земная грудь боится / Бег небесный испытать..."); в его стихах встречается неожиданная образность ("А по краям зубчатым переходом / Идет лесов готический навес..."); в нем есть острота и резкость лермонтовских инвектив:

p>Огражденный от соблазна
Ранней опытностью лет,
Я смотрю как зритель праздный
На волнующий их свет...

По-русски завершилась жизнь этого замечательного поэта-сказочника. Он умер в 54 года, в кругу семьи, в бедности и почти что в полной безвестности, в последние годы отойдя от суетного мира и глубоко погрузившись в религию. Незадолго до смерти он напишет ясные и умиротворенные строки, в которых нет обиды на судьбу, а есть тихое и немного грустное прощение всему и всем...

Враги умолкли - слава Богу,
Друзья ушли - счастливый путь.
Осталась жизнь, но понемногу
И с ней управлюсь как-нибудь...


Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


Бюджет немирного времени формируется по новым правилам

Бюджет немирного времени формируется по новым правилам

Анатолий Комраков

Казна несет непропорциональные потери при стабильном экспорте нефти

0
1638
Отставки губернаторов проходят по периферии

Отставки губернаторов проходят по периферии

Дарья Гармоненко

Чукотку и Смоленскую область связали предстоящие выборы главы государства

0
1602
Парламент Казахстана будет зависеть от президента

Парламент Казахстана будет зависеть от президента

Виктория Панфилова

Глава МИД Великобритании проинспектировал Астану накануне голосования

0
1339
Токио приветствует вовлеченность Берлина в дела Индо-Тихоокеанского региона

Токио приветствует вовлеченность Берлина в дела Индо-Тихоокеанского региона

Олег Никифоров

Правительственная делегация ФРГ высадилась в Стране восходящего солнца

0
1051

Другие новости