Екатерина Сальникова ФРАНЦУЗСКИЙ фильм "Распутник" режиссера Габриеля Агийона внешне совсем не похож на массовую поделку. Здесь нет погони или мордобития, как в боевиках. Нет и надуманных интриг, как в триллере или детективе. И даже обнаженных тел, заявленных в рекламе, не так уж много. Вместо оголтелой современности - респектабельная история. Притом не какое-нибудь банальное полусказочное Cредневековье с рыцарями, замками и златокудрыми пленницами. О, нет - здесь XVIII столетие.
Тем не менее с избранной эпохой режиссер не церемонится. Он жадно пользуется тем, что Просвещение еще не успело стать дежурным мифом в массовой культуре. Восполняя сей "исторический" пробел, Агийон создает не просто комедийную кинолегенду о просветительстве, он претендует на глобальное открытие основ современной западной цивилизации. И чтобы все выглядело доподлинно и авторитетно, в главные герои назначается сам Дени Дидро.
Общество в поместье барона Гольбаха развлекается. Кто-то предается обжорству. Кто-то предпочитает эротические наслаждения, в том числе и однополую страсть. Барон изобретает свинячий орган, привязывая хвостики поросят к клавиатуре в соответствии с индивидуальным "тембром" хрюканья и визга. Плотоядная баронесса (Жозиана Баласко) изводит гостей экзотическими блюдами, чуть ли не насильно приучая их к шоколаду, ананасам и икре. В свободное же от еды время хозяйка взращивает наркотические грибы или наведывается в свой бассейн. Там здоровенный дикарь пытается делать жене Дидро эротический массаж. И все это время в типографии, в часовне (демонстративное богохульство!) тайно печатается "Энциклопедия" Дидро, запрещенная королем и Церковью. Безнадежно грешные обитатели поместья с готовностью выстраиваются в длинную очередь на исповедь к нагрянувшему кардиналу (Мишель Серро). Но исповедь для них - лишь способ отвлечь святого отца от поиска проклятой типографии, где скромные служители науки самозабвенно набирают страницы бессмертного труда┘
По замыслу сценариста Эрика-Эмманюэля Шмита, Дидро должен являть собой гармоничный союз наслаждений и науки. С первой частью диады у этого Дидро все в порядке. Венсан Перес играет легкомысленного и неутомимого любовника. Не успев вылезти из-под юбки ненасытной мадам де Жерфей (Ариель Домбаль), он уже позирует обнаженным для загадочной художницы мадам Тербуш (Фанни Ардан), осаждая ее домогательствами. В перерывах между живописными сеансами герой вынужден улаживать отношения с женой, бегая за ней голым по всему саду. Даже при кратком общении с очаровательной дочерью барона Жюли (Одри Тоту) Дидро тоже успевает возбудиться.
С наукой у него дела обстоят явно не так блестяще. После каждого спора или очередного женского сюрприза Дидро чувствует, что должен заново сочинить главу "Мораль" - и вот готовый типографский набор рассыпают еще и еще раз. Во взгляде героя незаметно никакого движения мысли. И неудачи со статьей хочется списать не на сложность реальной жизни, а на бездарность самого философа.
Картина прославляет отпетых развратников как ревностных поборников просветительства. "Прогресс не остановить!" - восклицает с экрана, обращаясь в финале к зрителям, толстая и совершенно безмозглая баронесса Гольбах. С помощью этой героини режиссер берется как бы донести до современной аудитории то, что считает завещанием XVIII века: неуемные наслаждения плюс наука. Лишней при таком раскладе оказывается не только мораль, но и вообще духовный мир личности. Не случайно персонажи готовы поддерживать развитие точного знания - лишь бы наука и ученые мужи оправдали право человека на бездушие и погоню за удовольствиями. Право же предаваться вечным животным инстинктам должна "облагородить" страсть к новшествам и изобретениям.
Подобная психология в качестве изнанки, "низа" Просвещения действительно имела место в галантный век. И она весьма присуща тому идеальному потребителю радостей жизни, которого рисует себе индустрия развлечений, наслаждений и комфорта начала ХХI столетия. Однако ни для Просвещения, ни для современности это не может служить основной и исчерпывающей характеристикой. Картина же Габриеля Агийона пытается выдать обратную сторону Просвещения не только за полноценный парадный портрет эпохи, а за универсальную модель бытия на все времена. Естественно, что и образ философа в ней сведен к образу заурядного "цивилизованного дикаря", такого же, как все остальные, только более изящного, более остроумного - и более развратного.
Реальная жизнь противится подобной концепции настолько, что в фильме то и дело, будто сами собой, возникают "отступления" от примитивных правил. Так, художница-авантюристка в исполнении незаурядной актрисы Фанни Ардан оказывается слишком интеллектуальной (явно умнее Дидро) дамой, все еще не разучившейся думать и страдать. Сам Дидро на какой-то момент не может не дрогнуть и не почувствовать беспокойства за судьбу дочери - ведь ей предстоит жить в мире одних удовольствий и полного отсутствия морали. И, наконец, среди мелькания кадров с живописными видами, голыми телами, всклокоченными париками, лицами, искаженными вожделением и оргазмом, среди циничных реплик временами звучит музыка композитора Брюно Кулэ, исполненная некомедийного напряжения и патетики. В этой музыке слышны и грозная поступь надвигающейся катастрофы, и неровное дыхание людей, предвкушающих великие дела. Это лучшее, что есть в картине Агийона, - музыка, будто созданная совсем для другого фильма о "другой" эпохе Просвещения.
