Татьяна Кравченко Коза, как никакое другое животное, вот уже не одно тысячелетие верой и правдой служит мировой культуре. Западноевропейская литература использовала ее на всю катушку. Начать с того, что во многих (не только греческой) мифологиях козел - животное, олицетворяющее повышенную сексуальность и плодовитость. Слово "трагедия" с древнегреческого буквально переводится как "козлиная песнь". И сюжетов с козлами и особенно с козами у европейцев предостаточно - с античных времен до наших дней. Дафнис, наблюдая жизнь коз, пытался на их примере научиться любить Хлою. Монахи в "Декамероне" в отсутствие женщин не брезговали этими прекрасными домашними животными. В романе Виктора Гюго "Собор Парижской Богоматери" поэт Пьер Гренгуар, ставший де-юре мужем красавицы Эсмеральды, влюбляется не в юную деву, а в ее козочку Джали. Правда, влюбляется исключительно платонически, но потеря Джали печалит его куда больше, чем потеря жены...
А вот отношения русских классиков с козами как-то не складывались - не припоминается ни одного сюжета нашего "золотого века", где бы коза была хоть более-менее серьезно задействована. Может быть, всерьез заняться изучением места козы в сложной гамме человеческих чувств классикам мешало излишнее целомудрие? Но сейчас пробел отчасти восполнен: например, светлый образ козла присутствует в рассказе автора журнала "Соло" Анатолия Гаврилова; постмодернист Вячеслав Курицын в одном из своих ранних опусов поведал о некоем постмодернисте же, прославившемся каждодневным рисованием одной и той же козы на необитаемом острове, - впрочем, прелести козы курицынского героя так и не прельстили, но у постмодернистов вообще все не как у людей.
Фазиль Искандер раньше козами не увлекался. "Сандро из Чегема" начинался с замечательной истории любовных подвигов дяди Сандро, сразившем наповал горячую сванскую княгиню, - бедная княгиня очаровалась героем настолько, что готова была выполнять обязанности медсестры, только бы не покидать ложа чегемца. А для юного тогда дяди Сандро эта победа была незначительной и как бы мимолетной: сколько еще всяческих княгинь ожидало своей очереди на его длинном жизненном пути!
Последний рассказ Искандера, опубликованный в "Знамени" #1, 2001 г., так и называется: "Козы и Шекспир". Сюжет простенький, построен на детских воспоминаниях автора: мальчик-пастушок, увлеченный Шекспиром, читает своим подопечным козам "Виндзорских насмешниц". Чтение действует на них примерно как козья виагра и подтверждает необычайную восприимчивость умных животных к хорошей литературе: "Когда же я утром с томом Шекспира в руках гнал коз из загона, они сразу веселели и приходили в игривое настроение. Игривость их доходила до того, что они насмешливо демонстрировали внесезонную случку. Козы пародировали однополую любовь, на ходу изящно громоздясь друг на друга, что отдаленно напоминало мне путаницу с переодеваниями у Шекспира, где мужчина рядился в женщину и наоборот".
А вообще-то Шекспир сюжету нужен как козе баян, он - лишь подспорье в проведении дотошного авторского исследования козьей жизни, козьих повадок, козьего характера и козьих пристрастий. Причем исследования, проникнутого любовью к предмету, по ходу которого улавливаются и раскрываются малейшие нюансы, оттенки козьих чувств: "В голосах коз было столько вселенского сиротства, что казалось, встретившись, они не смогут оторваться друг от друга. И вдруг - встреча после неслыханных блужданий! Мгновенное успокоение, и обе даже не смотрят друг на друга". В результате исследования герой (и автор) приходит к твердому убеждению, что "Шекспир, деленный на козу, дает человека". И понимание этой простой, но мудрой истины сразу изящно вписывает рассказ Фазиля Искандера в мировой литературный контекст, о чем прозрачно намекает и приятель героя, сообщив, что доказательство от противного - "Шекспир, деленный на человека, дает козу" - известно уже очень давно.
Мало того. Идиллическая жизнь козьего стада, похоже, вызывает у повзрослевшего героя ностальгическое чувство по утраченной мировой гармонии. Ведь, наверное, недаром первые воспоминания о козах в рассказе неожиданно перебиваются столь же ранним воспоминанием о тоске, охватившей четырехлетнего мальчика, узнавшего от отца, что царя больше нет: "Помню, что я поверил отцу, и мне стало невероятно тоскливо. Я вышел на улицу и подумал: царя нет, значит, эта земля, по которой я хожу, никому не принадлежит, никто за нее не отвечает. Было жалко себя, но я отчетливо помню, что особенно было жалко землю без хозяина. Крестьянские гены матери, что ли, сработали?" И точно - жизнь без царя и без коз обернулась полной бессмыслицей. Одинокая коза на веревочке, которую пасет одинокая старушка, столь же дикое, с точки зрения чегемца, зрелище, как старик, стирающий в корыте белье. Коз должен пасти мужчина и только мужчина!
А может быть, это тоска не по утраченной мировой гармонии, а по чему-то другому?
Кстати, о "другом". Когда-то образ козы (правда, опосредованно) промелькнул и в творчестве знаменитого БГ, в одной из ранних и очень популярных хулиганских песен "Аквариума": в той, где "сползает по крыше" старик со знаковой фамилией Козлодоев. Если вдуматься, очень печальная песня о внезапно накатившей старости, сожаление о тех невозвратимых годах, когда весь мир принадлежал герою и все женщины мира готовы были ему отдаться... А что теперь? У бедного старика осталось лишь одно желание - отправить естественную физиологическую потребность, к женщинам (и козам) не имеющую никакого отношения. Грустно, но закономерно.
