Виктор Ильичев
О ТЕАТРЕ "Дерево", не игравшем в Москве лет десять, когда-то петербургском, а ныне - дрезденском, там, на Западе - популярном, а здесь, в России, бытующем в памяти когда-то восторженных своих зрителей, - как не написать?! Нельзя.
Спектакль Антона Адасинского был показан в рамках специальной программы, озаглавленной почему-то не по-русски как "Russian Case", что можно вольно перевести как "Русский казус". Нерусское название, вероятно, объясняется тем, что афиша как будто бы адресована не отечественным театралам, а западным продюсерам и нездешним театральным критикам, в большом количестве съехавшимся в этом году на "Золотую маску". Интерес к русскому театру приятен, как и желание хорошо продать на Запад наш российский театральный товар. Но не странно ли звать гостей на то "русское", что и так давно уже им, нерусским, известно, знакомо, а "Дерево", которое давно уже существует в ином культурном контексте, звать и демонстрировать как наше, родное?! Как вообще согласуется с уставом "Золотой маски" представление театра, который был полноправным участником, скажем, немецкого театрального сезона, но совсем не участвовал в прошлом российском сезоне? Вероятно, чтобы снять хотя бы часть вопросов, спектакль Адасинского включили и в номинацию "Новация". Впрочем, это обстоятельство рождает новые вопросы.
Спектакль называется "Суицид в прогрессии" (в афише "Русского случая" тоже почему-то фигурирует англоязычная версия названия). Видимо, исходя из понимания близости проблематики, "Суицид..." два вечера подряд сыграли на сцене Российского молодежного театра. В центре сцены поставили круг-манеж, вокруг - цирковым амфитеатром - посадили зрителей.
Зрелище выдалось тяжелым, даже тягостным. Полуторачасовой спектакль высидеть было трудно, причем не из-за какого-то особого драматизма, а по причине более банальной: скучно. Когда-то спектакли "Дерева" действительно покорили избранную московскую публику (в Петербурге по причине более продолжительного там существования "Дерева" тогда, лет пятнадцать назад, в поклонниках ходили многие). Потом театр уехал, найдя пристанище в Германии. Фестивальные буклеты свидетельствовали о растущей популярности русских мимов, а случайные пересечения на фестивалях свидетельствовали, что театр склоняется в сторону комической клоунады и пантомимы. Сам Адасинский по-прежнему поражал тем, как он владеет телом, но "тематическое окружение" все больше разочаровывало. Впрочем, не так, как это случилось на "Суициде в прогрессии".
Совершенно голый мужчина, появившись в последнем зрительском ряду, через головы зрителей начал свое довольно агрессивное продвижение на сцену. Привязанный к причинному месту колокольчик (вероятно, не все за рубежом улавливают смысл этой русской метафоры!) задевал за руки и головы зрителей. Неудобство, дискомфорт - те самые чувства, которые и должен, вероятно, вызывать спектакль Антона Адасинского. Потом, то и дело превращаясь в хеппенинг, спектакль бил по головам ритмами оглушительной музыки, посыпал головы пеплом-мукой... Нового в этом мало, чтобы не сказать, что нового в этом нет ничего. Обращение к цирковому манежу, который вращают сапогами, как землю - у Высоцкого, разыгрывание на сцене черной мессы со всеми атрибутами сатанинского обряда (все в шутку, все с сардоническим смешком) - все это было, было, было... По щепотке - из средневековых гиньолей, мейерхольдовского "Балаганчика", старомодных уже увлечений жестокостью и игрой в голом виде. Может быть, новаторство заключалось в использовании ветродуев или цирковой проволоки в пантомиме? В путанице полов, когда наголо бритые (традиция "Дерева") мужчины выходили в коротких исподних юбках, а обнаженные по пояс (и тоже бритые наголо) женщины были брутальны и даже мужеподобны?
* * *
В рамках конкурса "Новация" в выходные на сцене Малого театра можно было увидеть красивейшее обрядовое действо из Владикавказа "Арвайден". Скорее всего премию и получит спектакль Виолы Ходовой, в прошлом году имевший настоящий успех на Эдинбургском фестивале.
