Карты, деньги, два ствола

За стеной - в большом зале "Сатирикона", по обыкновению, шумный концерт, пышные личности, бутерброды. А тут - в малом - мягкие диванчики квадратом и сцена у зрителя на коленках. Вернее, просто пятачок у четвертой стены и все. Очень хорошее место - теплое, уютное и негромкое. Как раз для самоубийства или семейной драмы в духе "Гедды Габлер".

Эту пьесу Генрик Ибсен написал в 1890 году, а уже спустя два года ее поставили в России. Спектакль, сыгранный на сцене Михайловского театра, захлебнулся тогда в слюне благородных девиц и их галантных кавалеров. Критики, вывалив под утро из публичных домов в районе Разъезжей улицы, сочиняли всякую дрянь. Вот одна строчка, так, для примера: "Персонажи пьесы нисколько не производят, ни на сцене, ни в чтении, впечатление живых существ, взятых из реальности". Глупость, конечно. Чудовищная глупость, пошлость и лицемерие. Ибо не было до Ибсена более настоящих, более правдивых пьес. Сейчас уже ни к чему это объяснять, вроде и так ясно: Ибсен - этот мощный старик с белоснежными бакенбардами - величайший европейский драматург. Первооткрыватель, наставник, гордость Норвегии.

Непонятно только как это все играть? Неведомо, что за чувства он вкладывал в души своих персонажей? Что толкало их на смерть, на подлость, на измену. И знаете, почему не понятно? Потому что в жизни - в подлинной житейской круговерти - никогда не разберешь, кто подонок, кто святой. Кому нести крест, а кому кушать пунш с пирогами. Все спутано. Нет подонков, нет героев. Все вроде бы симпатичные люди - специалисты, налогоплательщики. Однообразные на вид, но очень разные на вкус. Демагогия, конечно, пустозвонство. Однако иначе про Ибсена не скажешь. Его тексты нельзя логически объяснить, их можно только осязать, чувствовать, судорожно вдыхать, словно морозный ноябрьский кислород, так и не успевший превратиться в воздух.

Тем не менее есть и другой взгляд на Ибсена. Традиционный, правильный, однозначно верный. Его придерживались очень многие уважаемые люди. Нина Чусова, ученица Хейфица и режиссер сатириконовского спектакля, кажется, из их числа. Она попыталась разложить "Гедду Габлер" на составляющие и едва не захлебнулась в расчетливом безвоздушьи.

Сперва, чудится, будто Чусова смастерила очень бодрый уверенный спектакль. Молодые лица, отменное музыкальное оформление, броские костюмы. Все отлажено, реплики выучены, интонации не теряются в ритмичной суматохе. Многие растаяли: дескать, нескучно, ну и ладушки. Мол, Гинкас ставил - засыпали, а теперь - веселье, выстрелы, постукивания Арво Пярта.

Так-то оно так - спать нехорошо. Но характеры тоже надо прорабатывать. Ведь любая попытка приклеить на лацкан героя ярлычок: "подонок", "истеричка", "слюнтяй" или что-то в этом роде, убивает ибсеновский замысел, превращает в фарс, в бутафорскую гримасу его рвущийся наружу сверхреализм. В результате, спустя столетие, зритель снова не обнаруживает на сцене "живых существ, взятых из реальности".

Гедда, стреляющаяся от невозможности выбора между любовью к себе, к Эйлерту, к деньгам, к мужу, к семье, к традициям, к нарушению этих традиций, - здесь нервная, холодная леди, которой стало просто мерзко жить в этой грязи, среди глупцов и шантажистов. Наталия Вдовина (эта самая Гедда) все три часа пытается делать выбор, когда никакого выбора и быть не может. Пуля в лоб - как раз уход от него. Побег в другую благосклонную реальность, где мужа не надо предпочитать любовнику, а воровство - честному порыву. Где она - по-прежнему фрекен Габлер, а никакая не Тесман.

В итоге кажется, что каждый артист - Большов ли, Стеклова, Аверин или Иванова - скрыт масками, завернут в черные плащи, обут в непромокаемые галоши - не прощупаешь. Не узнаешь. Кукольный театр, а не Ибсен. Все пытаются вжиться в роль, когда нужно играть себя. Как сделал Сергей Астахов (Эйлерт Левборг), самый экстравагантный и трогательный персонаж спектакля. Сверкал глазами, как хотел, выбрасывал руки, не задумываясь, словом, жил не скупясь. И получилось. Левборг - живой человек, с сумасшедшинкой во взгляде и простодушием в поступках, - весь соткан из случайностей. Как и его смерть, он непредсказуем, нелеп и красив. Как и его жизнь - взбалмошен и талантлив. Он, пожалуй, главная удача этого простого, ловкого и не заунывного спектакля. Спектакля, который займет свое скромное место в афише "Сатирикона", а потом тихо сойдет с нее, не оставив по себе злых воспоминаний.