На митинг, к Эдварду Радзинскому

Можно было бы упрекнуть Радзинского в том, что пошел на поводу у моды. Моды на документальный театр (поскольку выступает он в историческом жанре, стараясь следовать логике и слову документа и свидетелей времени). На малозатратные зрелища (по сложившейся традиции Радзинский выходит на экран, а теперь и на сцену в гордом одиночестве). И т.д. Но все это, если можно так сказать, родовые приметы театра Радзинского, не его драматургии, а его собственного театра, ибо то, чем занимается Радзинский, - это, конечно, театр.

Вечер в Концертном зале Чайковского следовало бы назвать сенсационным. Почти полный зал, билеты по тысяче с лишним, более дешевые перекупщики загоняли втридорога. И все это ради одного-единственного автора и исполнителя - Эдварда Радзинского, который не обещал ничего, кроме рассказа об убийстве Александра Второго, императора-освободителя.

Впервые Радзинский решился на такую вот публичную лекцию-спектакль, из которой впоследствии обещают сделать три телепередачи из нового цикла "Политические убийства в России". Причина - самая что ни на есть театральная: выйдя на сцену, Радзинский с объяснения и начал - публично было объявлено об освобождении крестьянства, публично был убит император Александр Освободитель, публичным следует сделать и рассказ о судьбе, быть может, самого знаменитого - после Петра Великого - реформатора в России. Реформатора сверху: как известно, все самые удачные в России реформы и единственно счастливые революции - это реформы и революции сверху.

Пожалуй, наиболее любопытное в рассказе Радзинского - почти совершенное отсутствие каких-либо незнакомых, только-только выявленных источников. Он не пытается ошарашить доселе незнакомым фактом. Его рассказ, вероятнее всего, построен по законам классической трагедии, в которой финал предопределен и сомнению не подлежит. Соответственно интрига заключается не в том, чтобы избежать предопределения рока, а в искусстве рассказчика, который - если сумеет - добьется сочувствия публики.

Наверное, так или примерно так завораживали толпу революционные трибуны. Радзинский именно трибуном и смотрелся на сцене Концертного зала Чайковского. Не сидел, а стоял (хотя только первое отделение затянулось на полтора часа, в течение которых зал сидел не шелохнувшись). Говорил негромко, время от времени помогая слову взмахом руки, в эту минуту и впрямь напоминая революционного оратора (поскольку внешностью известные революционеры не блистали, воздержусь от каких-либо конкретных сравнений).

Публика была разношерстная, много молодежи, руководство одного крупного банка пришло почти в полном составе - во главе со своим руководителем, который недавно объявил о намерении сменить кресло банкира на кабинет московского градоначальника.

Реформатор, пожирающий свои реформы. Прошедший естественный для любого реформатора путь - от всеобщей любви до всеобщего недовольства, путь, в конце которого его ждала смерть на миру... Страна свободы в год или два превращающаяся снова в страну страха. Когда посадили Чернышевского, его место заняли "молодые люди, впоследствии разбойники". Те, которые начинали и поддерживали реформы, люди образованные и состоятельные, вынуждены покинуть Россию... Чтобы еще сильнее любить Россию, лучше всего жить в Женеве или Париже (или - в Лондоне?).

Страх как похоже. Хотя - с учетом всех исторических подробностей - неизвестно, кому именно сейчас должно быть особенно страшно. Так сказать, в краткосрочной перспективе.

Все повторяется. История никого ничему не учит. И это - пожалуй - самый распространенный, "общеупотребимый" и краткий вывод изо всех исторических уроков.

Моя знакомая, известный театральный критик, в антракте сравнила выступление Радзинского с митингом с одним-единственным оратором. Сравнение показалось точным: наша демократическая общественность как-то скоро утомилась, перестав выражать свой протест либо одобрение публичными выступлениями проходами по Тверской или на Манежной, ныне переделанной в большой караван-сарай. Митинги вышли из моды, но мысли-то, как говорится, остались. И желание осталось - если не высказаться самим, то хотя бы услышать кого-то другого, готового вслух сказать о том, что наболело у многих.

Радзинский эти тайные муки российского либерального сознания заметил и откликнулся. Был услышан. И понят.