«Неправильный» Плетнев

Каждый раз, приходя на концерт Михаила Плетнева, говоришь себе: скорее всего он сыграет это произведение вот так┘ и каждый раз неизменно ошибаешься. Плетнев всегда изумляет «неправильностью», нестандартностью трактовки. Причем, слушая игру пианиста, ты можешь не соглашаться с ним, злиться, сопротивляться┘ чтобы в конце концов признать свое поражение и отступить перед силой таланта.

Казалось, Плетнев все играет «не так»: медленные части в «Крейслериане» – слишком медленно, быстрые – чересчур быстро; виртуозного Рахманинова – как-то не концертно, неконцертного Чайковского – сверхъестественно виртуозно. Неизменен был только результат: вопреки собственному желанию ты вдруг начинал верить, что именно так и нужно играть Рахманинова, Гайдна, Чайковского. Плетнев не спрашивал, согласен ты с его трактовкой или нет: он обезоруживал безукоризненной логикой исполнения. То же писали современники о Рахманинове.

Несмотря на «непредсказуемость», некоторые черты стиля у пианиста вполне константны: это интеллектуализм, умение размышлять за фортепиано, находя интерес в самом процессе размышления, аристократическая строгость вкуса, блистательная техника. Кажется, что творческой индивидуальности музыканта должны быть близки Брамс, Лист, но Шопен? Здесь уже в самом выборе программы заложено неизменное плетневское качество: парадоксальность.

Впрочем, Плетнев играл Шопена, и немало. Начиная с 80-х годов концертный репертуар пианиста включает прелюдии, сонаты, скерцо. И все же бытующее тривиальное представление о Шопене как о «певце чувства» и уже совершенно справедливое восприятие Плетнева как пианиста-интеллектуала дают повод к риторическому вопросу: Шопен и Плетнев – «две «вещи» несовместные»? Недаром еще на памятном VI Международном конкурсе им. Чайковского публика отчаянно спорила, разделив симпатии между эмоционально-порывистым Девуайоном и безупречным, но казавшимся холодноватым Плетневым! Однако какой именно Шопен нам важнее: тот, который предстает в письмах и воспоминаниях немногих чутких современников – ироничный, обладающий живым пытливым умом, неизменно поддерживающий дистанцию между собой и окружающими, или другой – из изданий для любителей музыки, надломленный болезнью и личными переживаниями, неврастенически-печальный, вызывающий сострадание у наиболее чувствительных особ женского пола?

Подобного Шопена нам тоже пришлось услышать – в первом отделении концерта. Трудно сказать, кому в первую очередь следует предъявить претензии: хорошо зарекомендовавшему себя оркестру, 26-летнему, но уже достаточно именитому дирижеру Нелсонсу или даже Плетневу, чья склонность к музыкальным изысканиям побуждает музыканта иной раз вытаскивать на свет Божий справедливо забытые партитуры. Если номера, которые мы привыкли слышать в «Шопениане» Фокина – Полонез и Вальс, – прозвучали просто неинтересно, словно игрались в оркестровой яме, сопровождая хореографическое действо, то слезливо-истерические «всхлипывания» в Мазурке и сентиментальная дешевизна Ноктюрна ор. 48 уже явно выходили за рамки приличий. Как только Плетнев заиграл главную партию Первого концерта Шопена, зал замер и не смел вздохнуть до тех пор, пока пианист не опустил руки в знак окончания произведения.

Публика, обычно безжалостно унижающая артистов своим неудержимым стремлением к гардеробу после концерта, на этот раз не двинулась с места. Разрушить воцарившуюся атмосферу духовной чистоты, катарсиса, и начать «заботиться о нуждах бренной жизни» казалось немыслимым. «Бис» был неизбежен. Плетнев повторил финал. Но публика «эпохи клонированных виртуозов» так истосковалась по присутствию подлинной Личности на концертной эстраде, что и на сей раз встала только для того, чтобы устроить овацию. Плетнев сел за рояль и повторно исполнил вторую часть Концерта. Снова овация. Тогда, вызвав взрыв восторга, пианист бисировал и первую часть! Так, сыграв Концерт Шопена дважды – с начала до конца и в обратном порядке, Плетнев закончил первый вечер. На следующий день ситуация повторилась: публика вновь отказалась расходиться, понимая, сколь редки и ценны в наше время мгновения настоящего искусства (даже хронически больные ОРЗ, вместо поликлиники традиционно отправляющиеся в концертные и театральные залы, чтобы именно там публично продемонстрировать свое право на кашель, старались вести себя корректно). Но в этот вечер пианист, вероятно, устав от сложного первого отделения, в котором он замечательно исполнил 24 прелюдии, бисировал только вторую и третью части Второго концерта.