Галина Коваленко
Их Боркин стреляет в их Иванова. Сцена из спектакля «Русские!». Фото РИА Новости
Спектакль театра из Амстердама «Тонельгруп» – пятичасовое эпическое полотно по мотивам пьес Чехова «Платонов» и «Иванов». Сценическую версию по тексту Тома Лану, представляющего причудливый коллаж, создал Питер ван Край. Действие перенесено в наши дни из русских усадеб в огромный безликий индустриальный город, «каменные джунгли», город-спрут. Кажется, что его щупальцы сжимают персонажей. Сценография Яна Ферсвейфелда сложна в техническом и художественном отношении. Большое место занимает видео, создающее зазеркалье, куда помимо своей воли попадают герои. Пространство как бы перечеркнуто огромными светящимися рекламными щитами с лицами со стандартными улыбками. Люди среди этих громадных щитов, лестниц, дверей, неизвестно куда ведущих, кажутся маленькими и беззащитными. Платонов и Иванов – лишние люди нашей эпохи, не нуждающейся в личности. Оба это понимают и смиряются. Оба узнаваемы: актеры тонко вскрывают подтексты чеховских диалогов.
Ритмическая основа спектакля – сплошные синкопы, чуждые чеховским музыкальным ритмам. Однако в этом спектакле синкопы, на которых строится диалог, рождают мощную энергетику с гиперболическими страстями, в поле которых невольно втягивается публика, переставая замечать множество несоответствий с драмами Чехова: дописанные тексты, переход персонажей из одной пьесы в другую, слияние двух персонажей в один образ. Вот всего лишь один пример: Сара, жена Иванова, оказывается дочерью богатого еврея Венгеровича, персонажа из «Платонова», купированного в сценической версии, в то время как его сын в спектакле – брат Сары, бросающий в ее адрес гневные филиппики.
Платонов и Иванов – двойники, современные рефлектирующие интеллигенты, изверившиеся во всем, потерянные в своем (нашем) времени, не знающие, куда себя девать. С легкой руки Кугеля Иванов числится русским Гамлетом, однако в спектакле ни Иванов, ни его двойник Платонов ничего общего с Гамлетом не имеют. Режиссер и актеры Якоб Дервиг (Иванов) и Федя ван Хьют (Платонов) не то чтобы были беспощадны к этим персонажам, однако вносят в их характеры значительную долю комизма, снижая их образы. Некоторые ситуации, в которые они попадают, рифмуются с ситуациями бродяг Беккета из «В ожидании Годо»: «Ничего не происходит, никто не приходит, никто не уходит, это страшно». Хотя к тому и другому приходят женщины, которые любят, готовы на все ради каждого из них, но для обоих «никто не приходит, и ничего не происходит». Пустота в их омертвевших душах. Платонов обладает большим чувством юмора, чем Иванов, и комедийная история с поцелуем Бабакиной (в спектакле в этом персонаже Бабакина слита с Грековой из «Платонова») обретает водевильный характер. Юмор в том, что Платонов отдает себе в этом отчет и на какие-то мгновения оживает, становится веселым и обаятельным. Этим подчеркивается его драма – потеря самого себя, своей личности.
Дружеские и семейные связи если и возникают, то на миг. Так решена сцена Платонова и Александры: кажется, что между ними возникли подлинная близость и понимание, которые тут же исчезают. Подавленные механистическим, чужим для них городом, герои одиноки. Мужчины более одиноки, чем женщины, пытающиеся цепляться за любовь, но, как и мужчины, они терпят фиаско. Героически пытается отстоять свою любовь Сара (Халина Рейн), по-детски держится за своего Платонова его жена Александра (Янни Гослинга), юная воительница Сашенька Лебедева (Хелена Девос) со всем пылом молодости борется за Иванова, Софья (Карина Смулдерс) пытается вернуть потерянное душевное равновесие в любви с Платоновым. Даже царственная, умная, все понимающая Войницева (Крис Нетвельт) вдруг обретает иллюзию, поверив, что Платонов может стать смыслом ее жизни. Актриса блистательно использует элементы эстетики абсурда, в частности клоунаду в своей последней сцене с Платоновым. Ее бесстрашие художника позволяет смотреть в лицо реальности не только ее героине, но и публике, тем самым освобождая от иллюзий, призывая не смиряться с «условиями человеческого существования».
Вольное обращение с Чеховым вначале коробит необычными комбинациями. Можно предъявить претензии к переводу. Чего стоит «олдермен Иванов», не говоря уже о том, что его фамилия произносится с ударением на последний слог. И все же и все же… Голландцы неожиданно перекинули мост к Мейерхольду, добивавшемуся от актеров легкости при постановке чеховских водевилей, соединив их под названием «Тридцать три обморока». В этом же спектакле муза трагедии Мельпомена соседствует с музой комедии Талией, рождая мейерхольдовскую водевильную легкость, не противоречащую поэтике Чехова. Подчеркивая трагический абсурд нашего общего бытия. Европа явила свой взгляд на русских, неожиданно, по крайней мере для нас, обнаружив много общего с нами.
Санкт-Петербург
