А Германа все нет

Летний сад – 1913. Фото Даниила Кочеткова с официального сайта театра

Премьера оперы Чайковского «Пиковая дама» в театре «Новая опера» чуть не обернулась скандалом: слишком задели зрителей непушкинские образы, предложенные режиссером Юрием Александровым.  

Спектакль получился с претензией. Юрий Александров втиснул в три акта оперы один век из истории России, с 1913 года до наших дней. Завязка сюжета происходит в царской России: в Летнем саду среди мамок и нянек с детишками появляется Николай Второй с супругой и детьми. На скамеечку присели офицеры-кокаинщики, угостившие и странного приятеля – сначала понюшкой, затем историей про три карты. Заключительная сцена грозы символизируется с ужасом расстрела императорской семьи, разумеется, с кровавыми подтеками на заднике (видеопроекция). Второе действие переносит нас в еще один кровавый год – 1937-й. Карикатурный бал по случаю 100-летия со дня смерти Пушкина, с возложением венков к огромной посмертной маске, бестолковыми речами и обильным застольем с представителями союзных республик. Появление Сталина и омерзительная  немая сцена (в том смысле, что гости застыли с приветственным выражением лица) во время невинного звучания контраданса раздражает – но, видимо, на то и был расчет режиссера. Один из зрителей в зале не выдержал и устроил склоку. Сначала громко хлопал, потом во всеуслышание объявил происходящее «г..ном» и покинул зал. 

Хочется – на всякий случай – напомнить: не стоит перенимать все традиции итальянской публики, законное право выразить свое мнение у зрителей никто не отнимает, но только на поклонах. Чем, кстати, в этот вечер оставшаяся часть зала воспользовалась: кричали и «браво», и «позор», и продолжительно «букали», все как в известных оперных домах. Дальше все превращается в театр абсурда: интермедию разыгрывают Лиза, Елецкий и Графиня. Он, до сих пор слепо влюбленный, уже получил отставку и, униженный, передает записку Лизы сопернику. Графиня и в этом мире устроилась неплохо: в той жизни отдала свою честь за карточный выигрыш, в этой – за спасение жизни (графиня при советской власти!) и продовольственную корзину. 

Третье действие начинается во время блокады Ленинграда: Лиза из последних сил тащит труп по льду, Герман в тесной казарме грезит о тройке, семерке, тузе. Сцена свидания происходит уже в 1953-м, последняя картина – в современном казино. Тут, кстати, и возникают мелкие, но очевидные неурядицы. О каких картах и выигрышах мог думать солдат в 1942-м? И в какой такой игорный дом Герман направился в 1953-м?    

Пожалуй, только две сцены в этой концепции действительно тронули. Трагический романс Полины, который всегда режет слух, пропетый в светлице Лизы, здесь, напротив, очень осмысленно попал в историческую канву. В доме Графини – лазарет, кругом железные койки и медсестры… Приносят газету со страшными новостями, русская армия терпит одно поражение за другим. Газету передают из рук в руки: кто-то смахивает слезу, кто-то рыдает, кто-то падает без чувств. Так что романс Полины действительно превращается в плач. Второй удачный момент связан с образом Графини. Она, расшвыряв подарки Вождя (ананасы и рябчики) нищим соседкам, остается одна и оплакивает свою жуткую жизнь – в вечном страхе репрессий, она готова натужно улыбаться и плясать гопака по жесту Покровителя. Графиня вспоминает детство: словно мираж возникает маленькая девочка в красивом белом платье с большим бантом на голове и красным мячом. В отчаянии она горстями глотает таблетки, так что никакой Герман с его безумными требованиями ей уже не страшен.  

Эта малышка в первой картине не побоялась подойти к дяде, которого даже взрослые считали страшным человеком, она же, только огромных размеров, является как призрак графини. Все-таки грань между наличием вкуса и его отсутствием очень зыбкая…

Когда Дмитрий Сибирцев стал директором театра, он возмущался выбором прошлого руководства – как можно планировать «Тристана и Изольду», когда в театре нет подходящего исполнителя на партию Тристана? То же самое хочется спросить теперь его, только относительно Германа. Премьерный спектакль пел Роман Муравицкий из Большого театра: ему, к сожалению, эта партия уже не по зубам, слишком много провалов. Но – знаменитая ария «Что наша жизнь?» все-таки прозвучала достойно, в первую очередь с точки зрения произнесения текста, каждая интонация – отчаяние, дерзость, вызов – била в точку. И образ сумасшедшего, что режиссер пытался навязать с первой картины, сработал только здесь, в остальных сценах выглядел нелепо. Очевидно, режиссер пытался создать демонический образ, который рушит все, к чему прикасается. Но, как ни странно, не нашел приемов. Герман весь состоит из «вампучных» штампов: он нервно мечется, заламывает руки, валится на колени, хватает собеседника за грудки и т.д. Это на корню ломает лирическую линию, так чутко выписанную Чайковским, который, против Пушкина, подарил этому человеку чувство настоящей любви. Кстати, художник Виктор Герасименко в своей концепции это учитывает: в основе композиции спектакля – полная нежности скульптура «Амур и Психея» из Летнего сада.

Дирижер Александр Самоилэ выдающуюся работу не продемонстрировал, но спектакль (за исключением досадных расхождений с хором в первом действии) сделал крепко, местами – вроде сцены в спальне Графини – даже вдохновенно. Молодцы солисты «Новой оперы», хочется их поздравить – особенно тех, для кого эти партии были дебютными: замечательные Роман Бурденко (Томский), Ирина Ромишевская (Полина), Агунда Кулаева (Графиня), Марина Нерабеева (Лиза) и, конечно, Василий Ладюк (Елецкий) скрасили некоторые нелепости происходящего на сцене. Так что неугомонный зритель, сдавшийся в середине спектакля, многое потерял.