Данил Евстигнеев Петр Вайль. Карта родины. - М.: Издательство Независимая Газета, 2003, 414 с.
По колдобинам и ковровым дорожкам СНГ Вайля ведет язык: родной русский и еще те "языки", которых он "берет" на месте, для осмотра достопримечательностей. Стрелку компаса заменяет начитанность. Этнографическая жажда путника гарантированно утоляется знаками: архитектурными стилями, историей возникновения города, культовыми объектами вроде "Дома с часами" в Новосибирске.
Иглой эрудиции Вайль виртуозно сшивает куски драной провинциальной материи - порядок улиц с брутальным поведением аборигенов - в путевое эссе. "Калужские кварталы умудрились застыть в классицизме", "Кострома... - однокоренная европейским замкам, Ньюкаслу, венецианскому району Кастелло...". Все впечатления гармонизуются аллюзией. Когда сознание в тупике, память подсовывает удачное соответствие, пример из книги. А если нет, то выручает музыка топонимов: "В имени Оптина пустынь - помимо напевного дактиля, экономно развернутого в пяти словах, звучит нечто уверенно-медицинское, с обещанием исправить зрение, нацелить взгляд. Жиздра - плеск волны, звон стакана, гитарный аккорд..."
Ведущий мотив путешествия Вайля - культурологический. Его родина не с большой и не с маленькой буквы (хотя в названии с маленькой), она - тест на интеллектуальную состоятельность автора, который все-таки хочет понять ее умом, принципиально отказываясь от установки на имперское величие. Родина главным образом потому, что говорят по-русски. Языковой принадлежностью национальная идентичность Вайля и исчерпывается. Все остальное - неисследованная загадочная территория: деревни, леса, реклама, фасады, реки, памятники, горы... Люди.
Люди, судя по выдержкам прямой речи, поражены безразличием и вместе с тем гордостью за родные места. Пообщавшись с развязной творческой интеллигенцией, запойными батюшками, хранителями краеведческих музеев, как чуткий к пациенту доктор, Вайль пишет диагноз: "Декларативный патриотизм - всегда заклинание, незрелость, невзрослость. Комплекс исключительности, питаемый комплексом неполноценности". Здравый смысл никак не прививается к этой стране, где вид Соловецкого монастыря без крестов печатается на деньгах. Только природа свободна от самооправдания. Но и здесь очарование странника рушит людская пошлость: "Официант Фердинанд, как значится на его малиновой жилетке, объявляет: "Мясо Аннунсианто!" - и это звучит кощунственно на Иртыше". Что же ему делать, официанту, ведь для гостей старается, он на работе...
Совсем другая интонация в рассказах о Чечне 1995 года. На войне стороны света определяются логикой выживания - куда уходить из-под обстрела. Цель общения предельно проста: как пройти кордон и не навлечь подозрения федералов, проникнуть в лагерь боевиков, дать телефон пленному позвонить матери... Хотя идея путешествия под бомбежкой теряет всякий смысл, независимость путешественника подвергается жесткой проверке. Меж двух воюющих сторон трудно остаться нейтральным. Снова помогает язык. И на сей раз без слов обойтись действительно невозможно. А как еще дать себе отчет в пережитом абсурде? После этого живописать туркменских девушек, грузинское застолье, балтийские дюны - одно удовольствие. В первую очередь для оседлого читателя.
