Работать украинцем

Елена Борисёнок. Феномен советской украинизации. 1920–1930-е годы. – М.: Европа, 2006, 252 с.

Еду я как-то во Львове в переполненной маршрутке. Пытаюсь пробраться к выходу и чувствую, что вот-вот не успею сойти на нужной остановке. Кричу водителю: «Откройте, пожалуйста!» Ноль реакции. Еще раз повторяю – с тем же результатом. Тут какой-то сердобольный старичок дублирует мою просьбу: «Вiдкрийте, будь ласка!» – и вот уже водитель жмет на тормоза, а я делаю последний решительный рывок к выходу, протискиваясь сквозь молчаливо осуждающую меня толпу пассажиров. Разумеется, я знал, как добиться успешной коммуникации с водителем – но не смог себя пересилить: обратиться к нему, ну, скажем, на английском или испанском было бы психологически проще.

Нет, я не «великорусский шовинист», я и сам с удовольствием читаю Коцюбинського или Квитку-Основьяненко в оригинале – но иррациональное сомнение в самостоятельности и даже полноценности украинского языка во мне давно и стойко укоренилось. Во-первых, мне не удается избавиться от сформулированного еще в тургеневском «Рудине» ощущения, что украинский – это исковерканный русский. Во-вторых, единый украинский язык является скорее идеологическим конструктом, чем лингвистической реальностью. На литературном украинском читают лекции, новости и выпускают газеты; народ в абсолютном большинстве говорит на локальных диалектах и суржике. В-третьих, в ситуации практически полного билингвизма жителей нежелание общаться на русском сложно расценить иначе, как элементарный снобизм – следствие этноязыкового комплекса (того же разбора, что в популярной подписи на футболках: «Дякую тобЁ, Боже, що я не москаль»).

Я очень сильно подозреваю и находил этому устные подтверждения, что для очень многих русскоязычных жителей Украины сформулированные мной ощущения тоже являются психологической реальностью. А историческое исследование Елены Борисёнок только укрепляет меня в моих подозрениях. Как только украинский язык не называли жители УССР в период насильственной «коренизации»: «петлюровским», «турецким», «венгерским», «китайской грамотой» и даже «собачьим»! А вот характерная выдержка из пропагандистской брошюры 1920-х годов, выпущенной Днепропетровской окружной комсомольской организацией: «Некоторые товарищи знают много украинских слов и фраз, но «стесняются» начать говорить. Такое стеснение беспочвенно и достаточно наивно, ибо зазорно теперь совсем не знать украинского языка». Я рискну предположить, что вот это самое «стеснение», овладевшее и мной во львовской маршрутке, и есть главная причина неуспеха попыток «украинизации» Украины, кем бы она ни предпринималась: Петлюрой, ЦК ВКП(б) или Ющенко.

При чтении монографии Елены Борисёнок, при знакомстве с политическими хитросплетениями, подковерной борьбой и восприятием большой политики обычными гражданами не покидает ощущение, что в новой Украине повторяется старая история, но с другим идеологическим знаком. Большевистская украинизация должна была служить интересам мировой революции, она была призвана создать привлекательный образ социализма в глазах украинцев-эмигрантов и представителей других народов земного шара. Украинизация постсоветская (о ней в книге, к сожалению, ни слова) узконационалистична и тоталитарна по сути. Но даже и тоталитарность эта – ряженая, игрушечная, какая-то недоделанная. За русский язык никого не репрессируют, он вполне себе существует на местном уровне, но как бы «не принимается в расчет» (зато в 1920-е годы особо рьяные сторонники «генеральной линии» могли и уволить, и отчислить из института говорящих по-русски). Сегодняшние Киев, Харьков, Одесса производят ирреальное впечатление обилием почти исключительно украинских надписей – и почти полным отсутствием украинской речи на улицах. Языковой официоз не соприкасается с обыденностью – но это хорошо знакомая черта советской пропаганды, четко отделенной от быта.

Вот одна из приводимых в книге типичных историй того времени. В Черниговской губернии в 1924 году «бросились искать украинцев, могущих хотя бы чему-нибудь научить по-украински. Нет никого. Наконец нашли кого-то, но он оказался исключенным из профсоюза как чуждый элемент. Пришлось пойти на поклон – предложить принять вновь его в профсоюз – учи только. Разве не анекдот!» В нынешней Латвии, в частности, в русскоязычном по преимуществу Даугавпилсе есть выражение «работать латышом». «Работать украинцем», оказывается, тоже возможно.

И здесь хочется солидаризироваться с одним из героев книги Елены Борисёнок, вторым секретарем ЦК КП(б)У товарищем Лебедем, провозгласившим доктрину «борьбы двух культур»: «Если в одних случаях хорош украинский язык, – им надо уметь воспользоваться, и наоборот, там, где язык превращается в средство для национализации во что бы то ни стало, украинизации не из сознания, а из чувства, там должна быть вовремя противопоставлена настоящая марксистская истина, что для коммунистов-интернационалистов национальный вопрос в принципе не существует, что это есть только одно из средств изменения быстроты социалистического строительства».

Если закрыть глаза на «коммунистов-интернационалистов» и «социалистическое строительство», эти слова по-прежнему актуальны. Раз уж оказался во Львове, то можно и «вiдкрийте», и «будь ласка». Но вторым государственным на Украине должен быть русский.