Ольга Балла Дина Хапаева. Готическое общество: морфология кошмара. – М.: Новое литературное обозрение, 2007. – 152 с. (Библиотека журнала «Неприкосновенный запас»).
Вначале у доверчивого читателя может сложиться впечатление, будто автор (а серьезный, между прочим, автор: историк и социолог, заместитель директора по научному развитию Смольного института свободных искусств и наук) ставит перед собой вполне культурологическую задачу: создать модель современного общества – по крайней мере западного, причисляя сюда с известными оговорками и российское – в целом описать его тип, выявить принцип, формирующий и объединяющий все многообразие его аспектов – от естественных наук и художественной литературы до политики, молодежных увлечений и стереотипов массового сознания.
Это общество, пришедшее на смену обществам Нового времени (как отрицание и разрушение, если не сказать – предательство этих последних) Дина Хапаева предлагает называть «готическим» – с отсылкой, правда, не столько к архитектуре средневековых соборов, сколько к готам, погубившим Римскую империю вместе со всеми ее достижениями и положившим начало именно тому, во что, по мнению автора, погружаемся сейчас и мы: тьме Средневековья.
Увы, увы: книге так и не удалось определиться с собственным жанром. От заявленного в начале культурологического теоретизирования повествование чем дальше, тем все больше смещается в сторону публицистики, щедрой на эффектные формулировки и, что самое досадное, недопустимо скупой на доказательства.
Оборот «готическое общество», предложенный в качестве термина, остается скорее метафорой, чем научным понятием. А что, у этого, между прочим, почтенная традиция. Итальянские гуманисты, помнится, тоже именовали «готическим» все средневековое искусство ввиду его, как они были уверены, темноты и дикости. Вот и в книге Хапаевой слово «готический» маркирует прежде всего – по сути, единственно – благородное негодование автора против грядущего (уже, по существу, и наступившего) «варварства».
Нет, признаки новейшей «готики» даже формулируются. Это – утрата общечеловеческой системы ценностей (и даже потребностей в ней), глубокая субъективность в восприятии всего вплоть до времени и устройства мироздания и в конечном счете – «трагедия абсолютного поражения человека», утратившего и веру в себя (то ли дело было во времена Возрождения!), и непременно с нею связанную ответственность, и отступившего перед Нечеловеческим.
Именно об этом, полагает исследователь, свидетельствует все: и молодежная «готическая» субкультура (описанная, несмотря на свою программную «готичность», довольно поверхностно), и современная литература фэнтези (из всего необозримого изобилия которой анализируются лишь «Дозоры» Сергея Лукьяненко вкупе с соответствующими фильмами да «Дикая стая» Вадима Панова), и даже естественная наука (для суждений о которой оказалось возможным обойтись популярными публикациями в газете «Известия»).
К сожалению, остается очень мало продуманным вопрос, почему и посредством каких именно механизмов общество (по преимуществу отечественное – на самом деле в книге идет речь почти исключительно о нем) претерпевает такие метаморфозы; в чем источник такой исторической динамики. Похоже, автор всерьез склоняется к тому, чтобы видеть корень этого – в эстетике. В отказе от «эстетической системы Нового времени, проникнутой духом рационализма и основанной на поклонении человеку». «Сегодня готическая эстетика, в которую на разных этапах влились разные течения, наводняет нашу жизнь. Она порождает новую – готическую – мораль и начинает ткать социальную основу готического общества».
Зато наконец-то ясно, кто виноват в несчастьях современных обществ. В качестве едва ли не единственного «виновника» их готизации называется один-единственный человек: Джон Рональд Руэл Толкин. (Автор так негодует, что даже склоняет фамилию злодея по русскому типу: «Толкиным».) Это в его мирах, полагает Хапаева, видны первые зловещие симптомы грядущих кошмаров. Это он, «родоначальник готической эстетики», не слишком жаловавший коллег-филологов (чересчур, мол, рациональны) и требовавший серьезного уважения к «дракону» – то есть к Нечеловеческому, – «вывел свою эстетическую систему из средневекового эпоса в противовес эстетике Нового времени, пронизанной идеалами Просвещения» и вообще «создал новую эстетическую систему, которая сработала с точностью часового механизма, нанеся последний сокрушительный удар эстетике Нового времени». Из его творчества родился «первый знак переворота» – ролевые игры, ужасные тем, что «предполагают перевоплощение людей в нелюдей, отрицая реальность и мораль мира человеков».
А дальше – сами понимаете – больше. В результате столь катастрофичного эстетического сдвига «готическое общество не испытывает никакого уважения к личности, индивидуальности, приватности и прямо противоречит представлению о правах человека», понятие которых и само «причудливо трансформируется под влиянием готических практик». В результате «грубое насилие превращается в основу гарантии и защиты прав человека в готическом обществе. Прототипом готического правозащитного движения <┘> становится Робин Гуд. Но так ли далеки эти практики от защиты прав человека с помощью бомбардировок, как это было в Ираке, Югославии, Иране?»
Автор адресует свой труд «врагам готического общества» – «тем, у кого вызывают протест готические практики, вторгающиеся в нашу современность. Тем, кто стремится сохранить, хотя бы в качестве места памяти, наследие европейского гуманизма». При всем уважении к этому пафосу трудно принять ситуацию, в которой читателю предлагается быть врагами чего-то прежде, чем выработано основательное понимание предмета. Не подождать ли все же, пока оно будет достигнуто?
Константин Ремчуков 
