Данил Евстигнеев Иностранная литература
Февральский номер целиком посвящен австрийской литературе, ее признанным классикам и подающим надежды. Имидж мрачно рефлектирующей, замкнутой на своих переживаниях литературы данным собранием текстов упрочится еще больше. "Племянник Витгенштейна" - документальная повесть Томаса Бернхарда о своем лучшем друге Пауле Витгенштейне. С дядей-философом Пауля помимо родства связывала одержимость, переходящая у героя повести в настоящее клиническое безумие (в роду Витгенштейнов патология встречалась сплошь и рядом). Фанатик оперы, денди, филантроп, швыряющий пачками деньги из окна, одним словом, урод в богатом аристократическом семействе в периоды обострения душевной болезни спроваживается в клинику. С той же методичностью туда попадает легочник Бернхард. Трогательная дружба двух хроников-интеллектуалов, десятилетиями находящихся при смерти, обеспечивает вопреки равнодушию медперсонала взаимное выздоровление. Правда, хрупкое больничное равновесие у такого пациента, как Бернхард, только разжигает мизантропию. Вместо сюжета - вакханалия старческого брюзжания: на врачей, австрийских литераторов, систему распространения прессы и т.д. Даже природа ему не мила! По мнению Бернхарда, люди духа "┘подвержены отвратительной, сентиментальной тяге к сельской местности, где они так или иначе┘ будут духовно опустошены, выжаты как лимон и в конечном счете обречены на гибель". Вот тебе, батенька, и болдинская осень.
Роман ныне здравствующего Кристофа Рансмайра "Ужасы льдов и мрака" притягивает совсем другим - героикой полярных исследований. Бессмысленно задаваться вопросом: что побуждало теплолюбивых европейцев уплывать в неизвестность арктической пустыни и чаще всего гибнуть в ней от холода, голода и цинги? Достаточно описывать гипнотическое влияние Севера, набрасывать друг на друга, как торосы, дневники разных экспедиций и смаковать судорожные метания отчаявшихся.
Рассказ совсем молодого автора Даниэля Кельмана "Под солнцем" по сюжету очень напомнил "Письмами Асперна" Генри Джеймса. Ученый-филолог едет к могиле своего божка - поэта Генри Бонвара (вымышленного, но явно наделенного типическими чертами литературных гениев. Мне лично привиделись Набоков и Хемингуэй). Осознание потери себя в чужом творчестве приходит случайно, когда герой ошибается поездом и счастливо проезжает погост.
Стихи и эссе Фридерики Майер (в переводе Вячеслава Куприянова) воскрешают домашние посиделки с мужем, писателем Эрнстом Яндлем, рай совместного творчества возле печки-времянки: "Мы садимся с этой страницей к низенькому столику друг напротив друга и размышляем, как можно было бы точнее сформулировать последнюю строчку┘"
Заглавная публикация номера, конечно, письма Франца Кафки своей возлюбленной Фелиции Бауэр 1912-1913 годов. Самообладание и терпение стенографистки из Берлина достойны восхищения (жаль, что ее писем не сохранилось - их сжег Кафка). Писать каждый день и не дай бог один пропустить - тут же обиды, попреки и жертвенный отказ от любви. Очевидно, что, как и дневники, эпистолярий для Кафки служил этаким разогревом для серьезного творчества, а также помогал разрешать тяготившие его комплексы.
"Опыт познания природы jukebox (музыкальных автоматов)" Петера Хандке, возможно, российскому читателю и не пригодится, ведь музыкальные автоматы не из нашей оперы. Но изучить, как эссеист обращается с темой, полезно. Конечно, jukebox - метафора писателя-акына, в котором всегда имеется востребованный набор пластинок. Брось монетку любопытства, и заиграет твоя любимая песня (их не так уж много на всех). А вот Эльфрида Елинек уже напрямую инструктирует, как ее следует читать, - в откровенной беседе с Алексеем Белобратовым: "...мои тексты останутся непонятными, если их воспринимать просто как тексты скандального содержания. Мой идеальный читатель должен быть всего лишь открыт навстречу произведению и готов всюду следовать за мной". Вам это не напоминает героиню "Пианистки"?
