Михаил Юдсон Игорь Губерман. Шестой иерусалимский дневник. – Иерусалим: Агасфер, 2007. – 336 с.
Вот и новая книга Губермана пришла, настала. Живет на столе, шелестит листвой, дарит колким озоном радости! А ведь писалась она в дни охватившей хвори, но Губерман есть Губерман: он погубил напасть плюс описал процесс. В своем гуманно-былинном стиле, памятуя: «выжил, ибо смеялся», – и получаешь не шок, а катарсис. Такова глава «Год Собаки», открывающая книгу, – эдакие пролегомены к лукоморью «гариков», вступительная проза. Она же, как присуще Губерману, проза дорожная – говаривала еще златая теща Лидия Либединская: «Пока можешь ходить, надо ездить».
И Губерман непрерывно перемещается (это его, Игоря Мироновича, имманентная черта безоседлости) в пространстве-времени, прочитанном-придуманном. Поездки-выступления – это вечное приключение, литературно-синдбадные путешествия, кои украшают полинялую реальность. Как Ремизов разумно объяснял: «Пишу я о друзьях-знакомых из мира невидимого, неправдашнего». Губерман столь же успешно нанизывает быт на быль, а ту – на небыль, признаваясь: «Я люблю свои вояжи потому еще, что многое попутно вижу». Первые и прочие встречные, соседи по номеру (порой лагерному), благодарные читатели и настырные почитатели, просто толпы зрителей «обволакиваются четырьмя строками» и прорастают «гариками». Хотя лирический герой «гариков» нередко статичен и рвется полежать (его диван – по Проппу – символ емелинской печи. Лежишь, а она едет!), а движения норовит выполнять в основном фрикционные, но прозы это не касается. Здешний главный персонаж (назовем его приятно слуху – Игорь Губерман) трудолюбиво движется по железной дороге от Канска к Ачинску плюс от Иркутска к Минусинску, и далее везде – Биробиджан, Хабаровск, Магадан (ах, «Губерман приехал в Магадан»!), смотря в окно, разговаривая с купейными попутчиками, поминая лагеря и пересылки и периодически переносясь на гастроли куда-нибудь в Аугсбург или Ганновер.
В этой замечательной дорожной прозе мелькает многое – памятные, бережно хранимые острожные ощущения Сибири, покаянное беспечье нынешней Германии с вечноживущими Жидами (группа «юдены», ежели по Стругацким), образ жизненного пути как железной дороги. Недаром первая книга Губермана, вышедшая давно и в России, называлась «Локомотивы настоящего и будущего». О, лакомый локомотив воспоминаний! Влечет он нас, викжель пути! «О горестях своих тогдашних дней счастливых» – вот так вот прозу пишет Губерман.
Следующая станция, точнее, глава – «Заметки с дороги»: «Месяц ездил я в лязге и хрусте/ по струенью стальной колеи,/ и пространство пронзительной грусти/ остужало надежды мои». Здесь раздумья о Руси и сионистах, «гарики» укладываются, словно шпалы магистрали Москва–Иерусалим, шестиконечные снежинки, отделяющие четверостишия, хороши и мохнаты, как магендовидный снег, и хочется цитировать верстами: «Мне кажется – куда я взгляд ни кину –/ фортуна так Россию подвела/ в отместку, что икону и дубину/ строгали здесь из общего ствола». А вот Чаадаев: «Варварство и зло России – от православия».
Стихи Губермана – это мучительные усилия, пытошно-раешные попытки русского языка «выражать сложное». Отсюда – подспудно – доступность и необходимость многим и многим. Потому что – подлинность звука и смысла, прорыв в стихию с множеством степеней свободы – воля и одновременно представление! Губерман – натурален. Именно подлинность, первая и единственная свежесть притягивают к нему умеющих читать. «Ведь если зритель не идет – его не остановишь!» – приводит Игорь Миронович слова грустного театрального администратора. И, добавлю, читать себя силком не заставишь – какого бы пиара ни навороти, как нынче на Руси.
Но вот мы подошли и к основным пластам книги – начинаются две главы «гариков» с общим названием «Шестой иерусалимский дневник». Этот опус тоже условно состоит из писем к нам, коротких писем о главном – о девушках и смерти, об истине и виски, об истории болезни и радости творенья: «И в день сто шестой создал он «гарик»: «Святые книги умолчали/ о важной вещи:/ и в малой мудрости печали –/ ничуть не меньше». Здесь в короб собраны стихи, написанные в год боли: «Сохрани тебя Господь, читатель, от такого опыта житейского!» Шаг за шагом книга приобретает вас – затягивает в свой дневниковый ритм, в четырехзубчатые шестеренки «Шестого», и читаешь размеренно, по кусочкам, по стиху на ночь, поутру и среди дня. Лик лирического героя меняется – то он озорной гуляка, то грустный, усталый от возраста и баб книгочей-затворник – это что же, альтер-захен-эго Губермана? Не верю! В зачине книги, так сказать, во вратах – стихотворный «Разговор ангела-хранителя с лирическим героем в день семидесятилетия автора», и подле дивная картина Александра Окуня, вот там Губерман подлинный, настоящий: и лучи от него исходят, и крылья тяжкие гнетут, и книга, и бокал в руце, и очередная саския на коленях – он, вылитый.
Закончу же короткой историей, поведанной Губерманом, – про одного успешного художника. Когда этого живописца, выпившего, сажали в такси и водитель спросил: «Вас куда везти?», то ответил художник: «Вези куда захочешь, я повсюду нарасхват». Вот именно.
