Он приближается

Инопланетяне чуть сунутся к нам – и тут же назад… А виноваты сине-зеленые водоросли. Иллюстрация создана при помощи нейросети «Шедеврум»

Кириллу Еськову

Тогда, разумеется, начнется, так сказать, всеобщее окисление…

Ф.М. Достоевский

Нетвердым пальцем я утопил кнопку звонка, и вскоре дверь отворилась. По-моему, при виде меня Ефим Григорьевич Голокост испугался.

– Что? Опять? – спросил он, скривившись от сочувствия.

– Опять… – уныло покаялся я и переступил порог.

– Ай-яй-яй… – тихонько причитая, Ефим Григорьевич закрыл входную дверь и проследовал за мною в комнату.

Я тем временем подсел к столу и, ссутулившись, бессмысленно уставился на угнездившуюся посреди скатерки черную пластмассовую мыльницу, внутри которой что-то изредка тикало. Потом щелчки пошли чаще и громче.

– Что это? – вяло осведомился я.

Великий изобретатель почему-то страшно смутился, вскинул плечи, растопырил пальцы.

– Счетчик, – виновато признался он.

– Гейгера?

– Альцгеймера.

Я вздрогнул.

– Давно изобрел?

– Изобрел давно. Собрал сегодня.

– И действует?

– Н-ну… сам слышишь.

– Позволь… Так это он, выходит, на меня сейчас реагирует?

Вместо ответа Ефим открыл сервант, достал сильно початую бутылку дагестанского коньяка и пару мензурок. Разлил, покряхтел.

– Как же тебя все-таки угораздило? – посетовал он. – Месяц ведь держался…

– Ты не поверишь! – сдавленно сказал я. – Нечаянно сел на пульт.

– Ты ж его выкинуть грозился!

– Кого? Пульт? Или экран?

– И то, и другое!

***

Речь, как вы, наверное, сами уже догадались, шла о телевизоре. Мне категорически противопоказано его смотреть. Есть счастливые люди, на которых это устройство просто не действует: занимаются граждане своими делами, а оно бормочет себе. Я же, стоит его оживить, бросаю все и впрямь начинаю вникать в бормотанье – даже, представьте, нахожу в нем какую-то иллюзию смысла.

Возможно, именно так начинается кризис предсмертного возраста.

То ли фобия, то ли мания, однако в любом случае хворь моя настолько несовременна и непродвинута, что в ней и признаться неловко. XXI век на дворе! Если кому хочется ускорить встречу с Альцгеймером – к его услугам ноутбуки, планшеты, смартфоны. Нейросети, наконец! А тут такое старье! Стыд и срам на мою местами седеющую голову.

Долгое время я прекрасно обходился без телика, но друзья взяли вдруг и подарили мне плазму! От такого поди откажись! Поначалу смотрел бокс и только бокс. Профессиональный, естественно. Заинтересовал меня тогда этот способ человеческого общения.

Однако права пословица: коготок увяз – всей птичке пропасть. Вскоре переключился я на программы о зверушках, потом добрался до крупных приматов. Представляете, подсел на детективный сериал «Гражданин понятой» – о смышленом дворнике-таджике, постоянно приглашаемом полицейскими на место преступления и раскрывающем за них самые сложные дела.

Почему я до сих пор не обратился к психологу, почему не выбросил плазму за окно? Во-первых, жалко – подарок, денег стоит, во-вторых, гордыня сыграла. Дескать, сам справлюсь: выключу – и больше не включу! Вот не справился…

***

– Что смотрел-то хоть? – с жалостью на меня глядя, спросил Ефим. – Дюдик, небось, какой?

Спросил неспроста. Знал уже о моем новом пристрастии.

– Да если бы! – нервно отмахнулся я, закусывая скрюченным лепестком подсохшего сыра. – «Шестое вымирание».

– Ну это ты зря…

– Нет, погоди! – вскинулся я. И счетчик немедленно отозвался звонким треском, словно кто-то просыпал семечки на газету. – Но ведь там правду говорят… Было пять вымираний…

– Почему пять? – меланхолически осведомился Ефим, разливая по второй.

– Ну а сколько же?.. Конец ордовика, – с готовностью принялся я загибать пальцы. – Чуть не вымерзли… Потом, значит, поздний девон… Потом сибирские траппы, пермь-триас… юрское… Пятое – это когда динозавров астероидом ушибло… Теперь вот шестое впереди – наш черед.

Мы осторожно чокнулись мензурками.

– И что?

– То есть как что? – взревел я (на незримую газету тут же просыпался целый кулек незримых семечек). – Планета в опасности! Человечество в опасности! Каждый осознать должен! Каждый! Я! Ты! Он! Она!.. Завтра же вступаю в партию зеленых и требую ликвидации вредных производств! Ведь что делают, суки, а? Кислород из атмосферы выжигают! Но еще не все потеряно, Фима! Еще не все потеряно…

А мыльница тем временем пыталась меня перебить. Наконец ей это удалось – не выдержал я, прервал речь, вскочил.

– Черт возьми, Фима! Да приглуши ты эту свою тарахтелку!

– А как я ее тебе приглушу? – миролюбиво отозвался Голокост. – Это ж ты сам и тарахтишь.

Мне стало стыдно. Сел. Да, действительно. Ругать Ефимово изобретение за издаваемый им треск было столь же бессмысленно, как упрекать термометр за повышенную температуру. Похоже, недуг подступил ко мне вплотную. Я попытался успокоиться – и действительно вскоре щелчки посыпались пореже. Или мне это только показалось?

– Погоди-ка! – осенило меня вдруг. – А при чем тут вообще Альцгеймер? Альцгеймер – это, как я слышал, потеря памяти, апатия…

– Ну не всегда… – возразил Ефим. Пододвинул поближе раскрытый ноутбук, что располагался по соседству с говорливой мыльницей, поводил пальцем по пластине. – Пожалуйста! – объявил он и далее зачитал победно: – «У пациентов с болезнью Альцгеймера часто наблюдаются расстройства психики и поведения…» А! Вот оно!.. «…появляются раздражительность, агрессивность, перепады настроения, необоснованное чувство страха, тревожность, подозрительность…» По-моему, твой случай!

Я крякнул и разлил по третьей.

Ефим принял мензурку и задумчиво поскреб ногтем за ухом.

– Слушай… – начал он. – А вот если у тебя ящик сломается… Новый купишь?

– А с чего это он сломается?

– Н-ну… придумаем что-нибудь…

– Даже и не мечтай! – пригрозил я.

Некоторое время Ефим сокрушенно покручивал головой.

– Значит, говоришь, пять вымираний… – вздохнул он, пригубив коньячку. – А первое-то, главное, пропустил! Самое страшное! Оно ведь раньше всех было… в протерозое…

– Позволь! – не понял я. – А почему ж тогда о нем молчат?

– Где?

– В телевизоре!

– Потому и молчат. Про кислородную катастрофу – слышал?

– Да какая ж она катастрофа? – вскипел я. – Революция! Кислородная революция!

Ефим усмехнулся.

– Во-во… Сам прикинь. Кислород – это что? Это окислитель! Сильнейший окислитель! То есть яд… Яд, губительный для всего живого!

– Но мы-то, Фима, живем! Мы им дышим!

– Кислородом? Еще бы не дышать! Подсели мы на него, на кислород! Еще в протерозое… когда бактериями были…

Я соображал. Потрескивания в счетчике все замедлялись и замедлялись. Кажется, в результате моих напряженных размышлений болезнь шла на убыль. Пятилась, так сказать.

– Смотри сам, – зашептал Ефим, подавшись ко мне поближе. – Почему так мало живем? А? Потому что кислород! Потому что окисляемся быстро… Запомни: то, что стряслось в протерозое, это Великое окисление! Глобальное! Мы живем на отравленной планете, мы сами смертельно ядовитые существа... Думаешь, почему инопланетяне от нас шарахаются?

– Погоди! – Я тряхнул головой. – Как это шарахаются? А летающие тарелки? То тут мелькнут, то там…

– Вот то-то и оно! Мелькнут! Раз – и нет ее, тарелки-то! Не могут они долго находиться в нашей атмосфере – разъедает она их! Разъе-да-ет…

– То есть контакт невозможен?

– Ну они ж не самоубийцы! Чуть сунутся к нам – и тут же назад…

Потрясенный услышанным и осознанным, я встал, подошел в задумчивости к тусклому окну и выглянул во двор. Там, как и везде на отравленной нашей планете, шло всеобщее окисление. Желтела сентябрьская листва. Пенсионеры на лавочке передавали друг другу тонометр – возможно, спорили на деньги, у кого давление круче. Долговязый пышноволосый юноша держал в руке поводок, а на том конце поводка мельтешило, окисляясь, нечто невероятно крохотное и мохнатое. Тихо ржавела сетка, ограждающая пустую волейбольную площадку, вокруг которой бежала трусцой старушка, опережая инфаркт метров этак на 20.

Мыльница на столе пришибленно молчала.

– Так это что же? – спросил я, оборачиваясь. – На тех планетах атмосфера, выходит, без кислорода? Я имею в виду, на тех, где разумная жизнь…

Голокост лишь пожал плечами.

– Видимо, так…

– То есть вопрос «одиноки ли мы во Вселенной»…

– Ну да… – безрадостно подтвердил он. – Не одиноки, а толку? Кому мы такие нужны… токсичные…

– А откуда он вообще у нас взялся, этот кислород?

– Ну, за это… – хмыкнул Ефим, – благодари сине-зеленых?

– Партия, что ли, такая? – оторопел я.

– Ага, партия… А водоросли не хочешь? Фотосинтез, цианобактерии… Ты пойми: тогдашний кислород – это все равно что нынешний полиэтилен!

Я снова подсел к столу и дрогнувшей рукой разлил остаток коньяка по мензуркам. Страшная мысль прогрызала во мне путь наружу, подобно личинке осы в парализованной гусенице.

Прогрызла – и я треснул ладонью по столу.

– И эту природу я еще и должен защищать?! – вырвалось у меня.

Сразу же после этих моих слов счетчик истошно… даже не затрещал – заверещал, будто черти с него лыко драли.

– Гады! – исторг я, шарахнув по столу, но уже не ладонью, а кулаком. – Ишь! Озоновый слой они берегут? Отравили планету, а мы теперь этим окислителем дыши? Хватит! Завтра же собираю добровольцев и идем бить морду зеленым… сине-зеленым!..

Похоже, Альцгеймер опять подступил вплотную, но на этот раз с противоположной стороны.

Волгоград