Вирус низкопробщины

Инна Ростовцева – критик, литературовед и поэт. На ее юбилейном вечере были зачитаны многочисленные поздравительные телеграммы, в частности, от Союза писателей России (Валерий Ганичев и Геннадий Иванов), от Венского университета, от российского ПЕН-клуба (Андрей Битов), от Союза писателей Дагестана и так далее. Светлана Василенко зачитала телеграмму от Союза российских писателей и сказала от себя немало искренних слов в адрес героини вечера. Было много и других выступлений поэтов, писателей, литературоведов, критиков (Валерий Дударев, Алла Большакова, Игорь Михайлов, Лидия Григорьева и др.). К концу встречи перед виновницей торжества возвышалась целая стена из роз, которая, однако, ничуть не разъединяла ее с залом. По окончании вечера мы обратились к Инне Ивановне с несколькими вопросами.

– Инна Ивановна, насколько все услышанное или опубликованное о вас как о личности, критике, педагоге соответствует вашему собственному представлению о себе?

– Наши представления о себе – величина не раз и навсегда заданная, она подвергается изменению: влияют жизнь, опыт, люди.

Мы видим себя в разных зеркалах – одни льстят нам, и мы любуемся своим отражением, как Нарцисс, от других – мы отталкиваемся, понимая внутренним чувством: это – не я, в третьих – мы исчезаем, пропадаем навеки┘

Самое нелепое о себе в печати, не соответствующее моим собственным представлениям о себе, – это суждение критика Бондаренко о моей «тихой научной судьбе» («Наш современник», 2004, № 7). Надо же так умудриться прочесть письма Алексея Прасолова, так примитивно оценить образ адресата этих писем, совершенно не поняв очевидных вещей: именно в отказе от «тихой научной судьбы», от «карьеры московского литературоведа» в те давние 60-е годы – определялся выбор критика: вызволение из тюрьмы, спасение для литературы, провидение потенциальных возможностей самобытного таланта, которому надо было помочь осуществиться!.. И осуществился-таки, вопреки последующим «интерпретациям».

Воистину «Платон – друг, но и с истиной можно вполне обходиться по-свойски», как точно сказал Александр Разумихин о главной особенности критического почерка Бондаренко в своей недавней статье «Трое из сумы» («ЛР», 05.12.08).

Самое точное соответствие себе я нахожу в «зеркалах» поэтов. И в суждениях читателей, таких, к примеру, как Сергей Спорыхин из города Курчатова Курской области или инженер Вадим Борисенко из Киева.

– Какие ваши открытия кажутся сегодня самыми значительными и какие – самыми дорогими вашему сердцу?

– Самое существенное, скажем так, из сделанного мной в области литературоведения связано с именем Николая Заболоцкого: моя первая книга (а их было три) вышла в 1976 году, когда изучение творчества этого великого мастера только-только начиналось и требовало немалых исследовательских усилий, чтобы «внести» это имя в контекст тогдашней советской литературы.

Самое дорогое для памяти сердца связано с именами моих современников – поэтов Алексея Прасолова и Олега Чухно, чья трудная судьба потребовала живого личного участия.

– Сможет ли (и если да, то чем) поразить читателя наша литература в начале наступившего тысячелетия, в XXI веке?

– В статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» Гоголь критикует нашу словесность за «темный слог», «неясные звуки», «неточные называния вещей – дети мыслей, не выяснившихся и сбивчивых». Эта хроническая болезнь не изжита и по сей день. Слишком велико искушение писателей – не только поэтов – думать и говорить темно. Все уходит в слова. Незрелость мысли, как правило, сопряжена с неразвитостью чувства, переживания, с эмоциональной недостаточностью, что, как замечено Михаилом Эпштейном, похуже СПИДа.

Поэтому если чем и может – если сможет – поразить нас, ее читателей, литература в XXI веке, то именно таким произведением, которое окажется способным вызвать сильнейшее эмоциональное потрясение.

– Как в судьбах героев ваших исследований соотносятся «гений и злодейство»?

– У Заболоцкого есть загадочная строка: «┘В искупленье собственного зла┘» Вряд ли ее следует понимать впрямую, ведь сам поэт был жертвой зла – сталинских репрессий.

Как уживается злодейство в гении? Слишком спорны в философском смысле эти понятия, и всегда остается неизвестной до конца подлинная биография подлинного художника.

И все же есть свидетельства самих поэтов, которые исключают возможность злодейства в гении. Мандельштам говорил, что Есенину простится все за строчку: «Не расстреливал несчастных по темницам┘» А искренняя уверенность Рубцова: «За все добро расплатимся добром, за всю любовь расплатимся любовью» – это автохарактеристика светлого начала, живущего в глубине темной стихии поэта, который «весь – дитя добра и света┘».

– Есть ли у вас претензии к современному читателю и пожелания ему?

– Бахтин говорил о взаимной ответственности, которую должны понести друг за друга писатель и читатель.

Бесстыдство гламура, пиршество низменного вкуса, фальшь поделок глянцевого чтива, выбрасываемого сегодня в изрядном количестве на книжный рынок и жадно поглощаемого читательской массой, свидетельствуют о неумении писателей противостоять вирусу низкопробщины┘ Читатель же, в свою очередь, не видит отношения признанных мастеров слова к сложившейся ситуации. А оно, по мысли Блока, должно заключаться в том, чтобы перестать давать имя искусства тому, что называется не так┘

Быть может, тогда читатель, привыкший слепо следовать моде, вдруг с удивлением обнаружит, что есть, оказывается, книги, которые читать не стоит, и остановится, пораженный этим удивлением. И родится импульс для самостоятельной работы мысли.