Андрей Мартынов Дискуссия о том, увеличили ли репрессии 30-х годов число коллаборантов в период Великой Отечественной войны или, наоборот, уменьшили, напоминают спор о первичности курицы и яйца.
Скорее нужно говорить не о конкретных репрессиях, а обо всем советском эксперименте, начавшемся в октябре 1917 года.
Но даже если принять точку зрения сторонников Сталина, что репрессии нужно оценивать положительно: без них число противников власти, «пятой колонны» было бы больше, нельзя не отметить прискорбный факт деформации общественного сознания. Того, что коммунисты не без гордости называли «новой общностью», «советским человеком», а их оппоненты – ернически «гомо советикусом».
В данном случае, как представляется, предмета гордости нет. Ведь именно эта «новая общность» стала в итоге частью движения отечественной коллаборации в годы Второй мировой войны. Все-таки и власовская армия, и восточные батальоны не состояли только из людей старшего возраста, по тем или иным причинам не принявших новую власть.
Советский поэт и прозаик Владимир Солоухин справедливо писал: «Была война, скажем, с турками, когда Суворов брал Измаил, – не было ни одного изменника. Была война со шведами (Нарва, Полтава) – не было ни одного изменника. Была Русско-турецкая война, когда освобождали Болгарию, – не было ни одного изменника. Была, наконец, война с немцами в 1914 году – не было ни одного изменника. Откуда же и почему взялись вдруг миллионы изменников?..»
Не стоит забывать и про ошибки в командовании войсками – неважно, масштабов фронта или взвода. Думается, что невысокий уровень военной культуры тоже не способствовал снижению потерь.
В чем же выразилась деформация сознания?
Наверное, на этот вопрос лучше всех ответил американский историк Джордж Фишер в своей книге «Советская оппозиция Сталину» (1952). Сын американского журналиста и советской переводчицы, он примерно 10 лет прожил до войны в СССР, так что предложенная ученым гипотеза опиралась и на личный опыт.
Согласно Фишеру, советский тоталитаризм подавляет любые формы инициативы, что в конечном счете сказывается и на самосознании. Индивид полностью подчиняет свое поведение директивам вышестоящего начальства. «У обывателя инертность проявляется в виде аполитичности и пассивности, а у партийных функционеров в оппортунизме и карьеризме».
Хаос первого этапа войны, отсутствие директив при неспособности к самостоятельности мышления обрек Красную армию на поражение. Военнопленные и жители оккупированных территорий оказались в ситуации крушения привычных политических авторитетов. Как следствие, часть из них была вынуждена искать новые источники власти, в качестве которых выступила немецкая администрация. По мнению Фишера, ситуация изменилась вместе со «стабилизацией фронта в начале 1942 года, обусловленной восстановлением контроля Москвы» над социумом. Эти изменения внешних условий выступили в качестве катализатора общественного мышления, в том числе и в среде коллаборантов.
Но прежде чем это произошло, населению страны пришлось заплатить за эксперимент 1917 года своей кровью.
Остается только предполагать, насколько цена была бы меньше, если бы общество не было деформировано и расколото. Только не надо говорить, будто история не имеет сослагательного наклонения.
Дарья Гармоненко