Алиса Ганиева
Этого момента ждут многие писатели...
Фото РИА Новости
Литературный успех, как и спортивная победа, опасен: требовательная публика и строгие критики требуют все новых и новых достижений. Это по силам не каждому. О том, легко ли жить после триумфа, с лауреатом премии «Русский Букер» Еленой ЧИЖОВОЙ беседует Алиса ГАНИЕВА.
– Елена Семеновна, после того как в прошлом году вы получили «Русский Букер», в прессе появилось много неласковых откликов. Ругали за языковую слащавость, за идейную неактуальность и много за что еще. Вы ожидали такую резкую реакцию книжных обозревателей?
– Да, ожидала. К «неласковым» и презрительным отзывам я, в общем, привыкла. И действительно: те, что попадались мне на глаза в первое «послебукеровское» время, не сильно отличались от предыдущих. Во всяком случае, у меня снова – уже в который раз – возникло впечатление, что обозреватели пишут не о тексте, который взялись оценивать, а скорее о себе – своих вкусах и пристрастиях. Кстати, это наблюдение касается не только меня и моих книг. Но все же мне не хотелось бы жаловаться на критику. Просто мне порой кажется, что мы не пересекаемся: они пишут о чем-то своем, я – о своем.
– Как вы вообще относитесь к современной литературной критике? Что вы скажете о посвященном вам эссе Елены Погорелой в «Вопросах литературы»?
– Современная литературная критика – понятие неопределенное и многоуровневое. Сюда относят и газетные рецензии, и статьи в толстых журналах. К журнальным статьям я отношусь с большим интересом. Но, конечно, как и в любом деле, все определяется личностью критика – я имею в виду уровень разговора. Меня это интересует в первую очередь. Значительно больше, чем прямые «оценки». Эссе Елены Погорелой, на мой взгляд, – исключительно глубокая и серьезная работа. Я говорю это вовсе не потому, что Погорелая ставит мне «высокие оценки». В свое время, когда Ирина Роднянская опубликовала в «Новом мире» весьма острую статью о моем романе «Лавра», я была скорее благодарна литературному критику за основательный и глубокий разбор. Не могу сказать, что я безоговорочно согласна со всеми выводами Роднянской. Есть пункты, по которым я могла бы возразить и Елене Погорелой, но в данном случае это не столь важно. Важен именно уровень.
– Вы ведь и сами рецензируете книги, пишете эссе, переводите? Это связано с вашей работой в журнале «Всемирное слово»?
– Книг я не рецензирую, переводами давно не занимаюсь, но эссе время от времени пишу. Для меня это возможность высказаться о книге или литературном событии, которые оказались для меня важными. Как вы понимаете, это случается нечасто. Но уж если случается, тогда я откладываю текущие дела, сажусь и пишу. Последней такой работой стало эссе об Орхане Памуке, опубликованное в «Вопросах литературы». С журналом «Всемирное слово», обращенном в последние годы главным образом к теме «Россия и западноевропейская культура», эта часть моей жизни никак не связана.
– Если можно, расскажите о том, как у вас организован рабочий процесс. Вы пишете строго по графику? Или все-таки с перерывами и по вдохновению?
– После того как роман закончен, естественно, наступает перерыв. Не потому, что я не знаю, о чем писать дальше. Как правило, новый замысел, конечно, в самых общих чертах, к этому моменту уже есть. Пауза необходима, чтобы отойти от стилистики только что завершенной работы. Расслышать другой звук. Когда это удается, я приступаю немедленно. И тогда работаю, в общем, ежедневно, первое время двигаясь скорее на ощупь. Счастливые минуты вдохновения, конечно, случаются, но обычно ближе к концу романа, когда стилистические и сюжетные ходы начинают соединяться как бы помимо моей воли, сами собой.
– Ваш новый роман «Полукровка» довольно сильно отличается от своей давней журнальной версии «Преступница». Как шел процесс редактуры и переделки? Расскажите, пожалуйста, вкратце для тех, кто не знает, – о чем роман?
– Есть писатели, которые, закончив работу, никогда к ней больше не возвращаются: что сделано, то сделано. Видимо, я к ним не отношусь. В данном случае, когда от издательства «АСТ–Астрель» поступило предложение переиздать «Полукровку» (кстати, с самого начала роман именно так и назывался; название «Преступница» появилось по причинам, от меня не зависящим), я прочла роман «свежим взглядом» и увидела, что по прошествии лет – а журнальный вариант вышел в 2005 году – многое можно сделать глубже и точнее.
Действие романа происходит в Ленинграде, в 1970-х годах. Моя героиня девочка-полукровка (отец – еврей, мать – русская) сталкивается с государственным антисемитизмом, калечащим ее жизнь. Не желая смириться, она идет на подлог: заполняя при поступлении в институт анкету, меняет национальность отца.
Ложь, к которой Мария Арго прибегла в начале своей студенческой жизни, выходит наружу. Государство предлагает ей советский, по сути, выбор: чтобы спасти себя, она должна предать профессора Успенского, сына репрессированного ученого, который в юности прошел через ГУЛАГ.
Однако для меня роман «Полукровка» не сводится к «национальной теме». Приступая к работе, я ставила перед собой более общую задачу: за этой темой, болезненной для нашего общества, различить один из главных принципов тоталитарной системы. В нескольких словах он формулируется так: чтобы безраздельно властвовать над людьми, советское государство разделило всех своих подданных на «своих» и «чужих».
Русские, евреи, немцы; сидевшие и сажавшие; ленинградцы и провинциалы.
Человек, родившийся на «одной шестой части суши», так или иначе подпадает под ту или иную «нехорошую» графу. Сама система построена таким образом, чтобы едва ли не каждый «гражданин советской страны» чувствовал в себе «грех неполноценности» и в этом смысле ощущал себя полукровкой. Слово, вынесенное в заглавие, в контексте романа выходит за рамки своего прямого значения. Во всяком случае, содержание книги не исчерпывается темой крови.
– Это правда, что вы сейчас пишете роман о перестройке и 1990-х годах? Пространство вашего романа снова будет «женским»?
– Да, в новом романе, который я сейчас пишу, основные события происходят в начале 90-х. Что касается персонажей романа, в «Полукровке» большинство действующих лиц – мужчины. Его пространство я назвала бы не «женским», а «советским».
– Здесь я забыла обмолвиться, что имею в виду пространство вашего «букеровского» романа «Время женщин». Как я слышала, его поставят на сцене питерского БДТ. Вы сами адаптировали свой текст к постановке или этим занимался режиссер Геннадий Тростянецкий?
– Текст пьесы мы с Геннадием Тростянецким пишем вместе. По нашим прикидкам, эта часть работы должна завершиться к началу октября.
– Кстати, хотели бы вы еще раз поучаствовать в какой-нибудь премиальной «рулетке»? Не появилось ли за несколько лет участия в «букеровской» гонке привыкания к «номинантскому» адреналину?
– Честно говоря, об этом я еще не думала. Что касается участия в «букеровской» гонке, некоторую порцию «номинантского» адреналина мой организм выработал лишь в первый раз, когда в коротком списке оказался роман «Лавра». Во второй и особенно в третий раз я держала всю эту «органическую химию» под контролем.
– Чем питерская литературная жизнь отличается от московской? Какие у вас отношения с питерскими коллегами?
– Московскую литературную жизнь я знаю плохо, поэтому не берусь сравнивать. Но, вообще говоря, для меня литературная жизнь не делится на «московскую» и «питерскую». То, что действительно интересно, происходит поверх барьеров. В Москве есть замечательные и близкие мне люди культуры. Разумеется, такие люди есть и в Петербурге.
– Как вы думаете, ваши романы – это тоже «петербургский текст»?
– Это вопрос не ко мне, а к литературным критикам или культурологам. Но поскольку действие в моих книгах неизменно разворачивается на берегах Невы, думаю, можно сказать, что я – петербургский автор.
– Легко ли женщине совмещать писательство и семейный быт?
– Трудно. Особенно если у женщины есть дети. Однако теперь, когда мои дети выросли, стало значительно легче. Что касается бытовых дел, в нашей семье их принято делить на всех.
