Молитвы древние шепча

Александр Городницкий. Семисвечник на ветру: Книга стихов и песен. – Нью-Йорк: Алмаз, 2025. – 364 с.

Структура – четыре части: «Мою маму зовут Рахиль», «Не ищите, евреи, в Европе приют», «Остров Израиль» и «Семисвечник на ветру». Темы пересекаются, перекрещиваются, расширяются, переходят из одного стихотворения в другое, из одной части в другую, приобретая новые акценты и краски, так что в результате перед нами предстает эпического замаха картина еврейского мира от древних времен до наших дней. И на ее фоне – судьба одного неординарного еврея, родившегося в Ленинграде, большую часть жизни прожившего в Советской стране и в позднем возрасте покинувшего Россию.

Тема еврейства рассмотрена поэтом в самых разных аспектах. Попробую выделить некоторые. И один из главных – чуждость евреев всем окружающим. В рассеянии, или иначе, в галуте (иврит) – кстати, многие ивритские слова и обозначения, как и некоторые факты еврейской истории, я узнала именно из этого поэтического сборника, – евреи всегда не дома, всегда чужаки, предмет насмешек, издевательств и преследования.

Меж народов иных пребываем

мы все чужаками,

Не для нас это солнце и неба

зеленая твердь.

Наши деды дышали озонами

газовых камер,

И такая же внукам моим

уготована смерть.

Обратим внимание на последнюю строчку – грозное предсказание-пророчество, мы к нему еще вернемся. А пока продолжим про «чуждость» и постоянную опасность, подстерегающую евреев в странах рассеяния. В кризисные моменты опасность нарастает. Нередко евреев делают «ответчиками» за неудачи, козлами отпущения. В переломном для России 1990-м в стихотворении «Ожидание», ставшем песней, рефреном звучало: «Ждет реформ экономист – / А евреи ждут погрома / Отделенья ждет Литва – / А евреи ждут погрома» и т.д. И ведь правда, ждали. Помню прекрасно это время, когда дочь приходила из школы, напуганная зловещими слухами: кто не потушит в семь часов свет, тот еврей – и того придут громить. В общем виде ситуация выглядит так: «Не влезай в историю чужую / Не твоя ведь это, не твоя!» И как итог строфа, строки, написанные в том же 1990 году:

…Все они не будут

виноваты, –

Ты один лишь будешь виноват.

Удивительный феномен: чужая земля становится твоей, а чужой язык мало того, что становится твоим, взамен родного, кровного, которого, выросши в Советской стране, ты не знаешь, а этот чужой язык срастается с твоей личностью и уже неотделим от нее: «На другом языке не сумею я / говорить никогда или петь». Мы, не укорененные в еврейской традиции, можем повторить за поэтом:

Сегодня моя родина – язык,

Полученный когда-то

от рожденья.

Или:

Потому что, в том самое

грустное,

Ни жалею нисколько о том,

Что милее мне песенка русская,

Чем еврейский

назойливый стон...

И при этом песню еврея-поэта будут петь «местные жители», «принимая ее за свою». И это тоже явление известное. Приходят в голову «Случайный вальс» и «Сормовская лирическая» Евгения Долматовского, «Старый клен» Михаила Матусовского: удивительно русские по духу. То же случилось и с уже названными мною песнями самого Городницкого и с большим числом песен на стихи поэтов-евреев.

Еще один поворот в теме. При всем том, что в детстве советским евреям «светил не семисвечник, а Пушкина тропининский портрет», всем нам свойственна некоторая раздвоенность. Об этом же говорят строфы стихотворения «Раздвоения», помещенного ближе к концу, в части «Остров Израиль», с чеканной строчкой: «Две родины смешались в голове». В другом стихотворении это состояние поэт обозначил прекрасной метафорой, соединившей «пушкинскую тему» с «еврейской».

Мне будет сниться

странный фильм

Пустыня сумрачного вида

И шестикрылый серафим

Слетевший со щита Давида.

Холокост… Стихами о Холокосте изобилуют все четыре части сборника, как, кстати, и стихами об антисемитизме. Обращаясь к соплеменникам в программном стихотворении «Евреи», поэт восклицает:

Мы дети тех, кто сгинул

в Холокосте,

И пепел их стучится нам

в сердца.

О всеобщей поруке в деле Холокоста говорят стихи о том корабле («Лайнер «Сент-Луис», 1939», 2022) с немецкими евреями, пожелавшими найти убежище от уничтожения на родине в 1939 году – когда ни одна страна Европы и Америки их не приняла. Корабль вынужден был вернуться в гибельную немецкую гавань. И вот страшноватый вывод: «К Холокосту были все причастны, / Непричастных не было, увы». А вот стихотворение 2023 года с говорящим названием «Предупреждение». Оглядываясь вокруг, поэт обращается с настоятельным призывом, сходным с обращениями древних пророков: «Спасайтесь сегодня, люди / Назавтра придет беда». Вывод автора сродни тому, что приписывают Александру III, сказавшему, что у России всего два союзника – армия и флот. А вот у Городницкого: «Лишь два надежных остаются друга / Два неизменных друга – щит и меч».

Тема Холокоста не случайна у Александра Городницкого. Его родня и со стороны отца, и со стороны матери из Могилева, где родилось шесть поколений Городницких, полегла в оккупации. Михаил, отец поэта, безбожник, убежавший в Питер от своей «еврейской судьбы», дал сыну имя Александр, а не положенное Эфроим – в роду шло чередование мужских имен Михаил и Эфроим. Сын, поначалу тоже безбожник, уже на склоне лет приблизился к корням: «Когда услышу имя «Эфроим, / То на него невольно откликаюсь». В стихах сборника на фоне мировых событий большой истории прослеживается тема одной конкретной еврейской жизни, а именно: жизни поэта Александра Городницкого с ее неожиданными зигзагами и поворотами:

Я прожил жизнь вдали

от Могилева,

Ни идиша не знал я, ни иврита,

Немало лет работал

в Заполярье,

Пересекал моря и океаны,

На дно неоднократно

погружался,

На Полюсе бывал

и в Антарктиде,

А в Могилеве я бывал не часто.

О Предки неизвестные мои,

Мне девяносто стукнуло

недавно,

И скоро уходить вослед

за вами,

И слишком поздно

спохватился я,

Что ничего почти о вас

не знаю,

Простите мне незнание мое...

Новая дорога ведет отнюдь не в тупик. Она ведет вдаль. Об этом говорит первое стихотворение, открывающее сборник и давшее имя разделу, – «Мою маму зовут Рахиль». Стихотворение воистину волшебное и по содержанию, и по звучанию. Внучку поэта назвали так же, как и его маму: «И глядят на меня в упор / Юной мамы моей глаза».