Любовь сорвется, как лавина

Лидия Григорьева. Фантом любви. – СПб.: Алетейя, 2026. – 160 с.

То же случилось и с «Фантомом любви» Лидии Григорьевой. А случившись, счастливым образом поселило, точнее, пробудило, так как в этом слове больше взрывного движения, необычное волнение – мой читательский «лирический восторг», говоря словами Некрасова, хоть он и писал о другом, об авторском лирическом восторге: «Когда восторг лирический в себе я пробужу...»

Здесь, в завершающем книгу стихотворении, звучит отважная правда:

Мои прогулки на закате –

Закате жизни и любви.

И дальше, открыто и бесстрашно:

Любовь сорвется, как лавина,

Лирических добавив нот.

Вторая жизни половина

Давно ушла за горизонт.

Волна счастливого итога.

Нечаянная благодать.

А то, что дальше, кроме Бога,

Никто не в силах угадать.

«Нечаянная благодать», когда «Вторая жизни половина / Давно ушла за гризонт...» – сюжет нечастый и обостренный своею необычностью во времени. Вспоминается Тютчев: «О, как на склоне наших дней...» Но любовь чудодейственным образом дает оживление жизни, когда уже «скудеет в жилах кровь».

Что же в первом в книге стихотворении? Посвящение дано загадочными инициалами О.А.:

Мы проживаем порознь

Жизнь свою наугад.

Время ползет, как полоз,

Весьма безобидный гад.

Мы проживаем между

Последним и первым днем.

Дай мне, мой друг, надежду,

Что мы никогда не умрем

Но в самом начале дневниковых записей, которыми в предисловии определен весь сборник, уже ощущается расставание... Однако не будем торопиться, впереди вся книга.

Стать стремительной 

и странной

В сладком упоенье новом.

Я согласна быть желанной

В этом августе медовом.

Это в дар тебе дается

После стольких потрясений.

И над головою вьется

Танец бабочек осенних.

Трудно переживать все это и одновременно с необычайной точностью в каждом слове выразить происходящее с самой собою, смотря на себя как бы со стороны. Да, поэт наблюдает за собой. Как наблюдает он за всем миром, будучи вовлеченным в его неожиданные драматические перипетии: «Цветут цветы под бомбами! / Цветут». Автор не узнает своего ритма, он, ее собственный, изменился в потоке любви и стал незнакомым, чужим, точно так же, как изменилось преображенное любовью все пространство вокруг. Аура другого человека делает иной в общении и нашу ауру. А любовь на самом деле то, как мы чувствуем себя с человеком другим, нравимся ли мы себе, когда с ним вместе:

Вот шквал морской наполнил

 парус.

А горизонт был пуст.

Но вот пришел медовый август.

Коснулся уст.

Какой размах! Какие чувства!

Как каждый крут!

А ведь любовь – это искусство

И страдный труд.

В быстротечности времени, почти на склоне жизни вспыхнула любовь, появившись неожиданно как бы ниоткуда. И продолжает, продлевая жизнь, чудесным образом снова делать ее молодой.

Сколько красочных поверий

Сочинили в старину!

В пене лебединых перьев

Искупаюсь и засну.

Все внове, как в первый раз. Все – с чистого листа.

Сотовый мед, нектар,

Солнечная струя!

И мы получили в дар

Золото сентября.

Интересно, что в книге ярко вспыхивают три цвета – золота, серебра и бледно-голубой небесный. Каждый из них в красоте своей олицетворяет важные и значительные особенности и выражает определенные состояния и эмоции: золото – мудрость, духовность, справедливость, щедрость; серебро – чистоту, благородство, гармонию, женское начало, надежду, чистосердечие; бледно-голубой – спокойствие, умиротворение, душевную чистоту, ясность. Неспроста они присутствуют в книге, выражая сущность души автора.

Но кто же избранник, чудесным образом преобразивший все вокруг?

Неуловимый, бестелесный,

Не во плоти,

С неявной целью неизвестной

Встал на пути.

С сияющей луной полночной

Вошел он в дом,

Как будто ангел полномочный

Или фантом.

Образ любимого изменчив, как облако, и это вызывает тревогу, «волну непокоя»: «В душе пробуждая и радость, и новость: / Влюбляются в облик – в облако то есть».

Хочется приводить строчки почти подряд, но этого не дает пространство газетного листа, и все же... все же... Эта любовная лирика полна непосредственных чувств, просквозивших тело и душу и выплеснувшихся на страницы дневника.

...Под грозовым дождем 

промокло платье,

Уж так случилось.

Поскольку не разъять 

уже объятья.

Не получилось.

Или вот это:

...Нет ни греха, ни огреха,

Впору тряхнуть стариной.

Хлопья счастливого смеха

Кружатся надо мной.

Но жизнь непредсказуема и полна неожиданностей:

Призрачен мир и непрочен

В свете янтарной луны.

Будь наши ночи короче,

Были бы мы спасены.

Классическая форма, которой привержена Лидия Григорьева, никогда не суха, поэтическая ткань стиха мягка и певуча, а пластика строк откликается на живость непосредственной интонации. Эта книга, как и душа Григорьевой, наполнена внутренней музыкой. Своей необычностью поразила строчка: «Закрой меня на скрипичный ключ». В ней столько пронзительного, взрывающего душу чувства!..

В создании любви участвовали

 сферы.

И воробей, что бабочку 

настиг…

И в том и в другом – присутствует любовь. А было сказано Пушкиным: «Из наслаждений жизни одной любви музЫка уступает... Но и любовь – мелодия...» Клубок, который невозможно распутать и разъять с абсолютно полным взаимным проникновением любви и музыки. В самом тексте «Фантома любви», во внутренней сюжетной теме – боль и переживания прошлого и блаженство случившегося. Невероятного. В которое самой трудно поверить. И опять сомнения и разрыв. И неоставляющая надежда на возрождение, совсем как воскресение «возлюбленного и сокровенного» сада новой весной. Все это так.

Но недавно в архиве моего отца, Александра Межирова, который все еще разбираю, я нашла его московское письмо 1990 года неизвестному поэту, в нем он писал: «А самый мой любимый поэт Некрасов. Не текст Некрасова (текст в поэзии, конечно, никакой роли не играет), а его небывалый анапест, набат, ритмическое могущество, дыхание, мышление, отвага» (публикуется впервые).

Если в самом начале, читая книгу Григорьевой, я выписывала буквально почти подряд отдельные понравившиеся строчки, то потом стала ставить номера страниц, а рядом отметку: «Дать все стихотворение». Но к печали, не позволителен большой объем цитат на газетной полосе, поэтому – читайте весь дневник любви с его переливами эмоций, с их взлетами и падениями, прикасаясь к чистой и светлой душе автора,  которой, может бы, за пережитые страдания – там, где уже «полнеба обхватила тень...», дарованы были, как огненным факелом Везувия (образ из сборника), настоящие участие, и страсть, и нежность.