0
14948
Газета Печатная версия

25.05.2020 18:26:00

О войнах и воинах, тайных и явных

Государственная рутина: от бюрократии до артиллерии

Виктор Макаренко

Об авторе: Виктор Павлович Макаренко – доктор философских и доктор политических наук, профессор, директор Центра политической концептологии ЮФУ.

Тэги: общество, власть, чиновники, демократия, государство, выборы


общество, власть, чиновники, демократия, государство, выборы «Былинники речистые» сейчас свой рассказ заведут. Фото агентства «Москва»

Связь власти и бюрократии очевидна и может быть всегда обнаруженной в общих характеристиках управления любой страной. К ним относятся полновластие и монополия чиновников на выработку и проведение внутренней и внешней политики, отсутствие выборности, назначаемость и привилегированность чиновников сверху и, наконец, политическая подчиненность народа всем управляющим структурам государства.

Указанные характеристики отражаются в деятельности всех звеньев государственной машины – законодательства, суда, прокуратуры, полиции, армии… Хотя каждое из них претендует на относительную самостоятельность, собственную специфику и ведет скрытую борьбу с другими звеньями машины. Такова рутина повседневной государственной жизни, которая с успехом существует и в нынешней России.

Не зря же современное российское государство квалифицируется профессиональными политологами и юристами как постмилитаристское, административное или полицейско-бюрократическое.

Тридцать лет назад я даже предложил разделить все советское общество на две крупных группы: полицеизирующих и полицеизированных индивидов.

В состав первой группы тогда входили аппарат КПСС, кадры профессиональных военных, государственной администрации, органов внутренних дел и госбезопасности, а также пенсионеры всех указанных структур.

В состав второй группы входили все те, кто реально или потенциально был, хотел или пытался быть предельно свободным от влияния первой группы. В то же время понятно, что постсоветская история России сформирована представителями как раз первой, можно сказать, силовой группы. Это такое оригинальное меньшинство, которое никогда не было и не будет «безмолвствующим большинством», если воспользоваться образом французского историка Фернана Броделя.

Впрочем, полицию как институт власти я никогда (и ни в каком государстве) не видел на последнем месте среди остальных структур, обеспечивающих порядок и безопасность общества.

Если же говорить о России, то на протяжении последнего 30-летия наша полиция потихоньку выдвинулась на первые роли. Ее бытие уже невозможно представить без давления и пропаганды. Полиция обычно применяет то и другое для защиты той версии политического режима и социального порядка, которые существуют здесь и сейчас.

А принцип «здесь и сейчас» не может не противоречить праву и морали.

Причем здесь дядя Степа

Как правило, действия полиции мотивируются соображениями «защиты» государства, правопорядка, здоровья, жизни и безопасности граждан «как таковых». Повседневная полицейская практика призвана разрешать противоположность между юридическими и политическими абстракциями и между конкретными людьми и ситуациями. Однако даже минимума нравственной чувствительности и интеллектуальной проницательности достаточно, чтобы понять: такое разрешение всегда было, есть и будет спорным.

Для блокировки самой возможности возражения граждан полицейские структуры всегда пытаются наладить сотрудничество с обществом. Такое сближение с массами – необходимое условие улучшения полицейского бытия. Действительно, без социальной поддержки выполнение полицейских функций невозможно. Все полиции мира сотрудничают с населением. Мотивы сотрудничества могут быть разными – от страха перед полицейской машиной и стремления стать держимордой для удовлетворения собственных материальных интересов и властных страстишек до превращения дяди Степы, майора Пронина, старшего лейтенанта Анискина в идеалы гражданского поведения.

Место полиции в обществе можно определить и как диалектику принципов насилия и сотрудничества. Эти принципы по-разному проявляются во множестве сфер социальных отношений, деятельности и сознания. В истории не было полиции, действующей только с опорой на насилие. Но не было и полиции, с которой сотрудничает все общество, хотя некоторые страны стремятся к этому идеалу.

Отношение между принципами насилия и сотрудничества определяет место полиции в любом обществе – от древних Египта и Греции до современной России, США и остальных стран. Но при этом невозможно доказать, что чем больше полиция сотрудничает с обществом, тем меньше полицейского насилия.

Такой процесс возможен только при эволюции монархий и диктатур в направлении гражданских обществ и правовых государств. В результате такой эволюции физическое насилие заменяется нормами права, сильным чувством правопорядка и связанным с ними давлением общества на индивидов.

В правовых государствах полицейское насилие направлено на асоциальных индивидов. Такое направление одобряется большинством граждан и строго регламентируется законом. Но это не значит, что в отдельных случаях оно не может быть суровым и даже дискриминирующим не признающих правил поведения граждан.

Обычно не общество стремится к сотрудничеству с государством, а государство само навязывает его населению при реализации полицейских задач. Сближение населения с полицией мотивируется государством как программа социализации полиции.

В ее состав входит выработка такого принципа терпимости к власти, когда лояльность отождествляется не просто с подчинением ее приказам, а подчинением конкретных людей конкретным «ментам» здесь и сейчас. А между тем соблюдающий закон полицейский может вызывать отрицательную реакцию. Поэтому социализация полиции есть процесс воспитания верноподданных вместо сознательных граждан.

Двойственность этой службы выражается в ее разделении на силы принуждения и культурную полицию, восходящую к практике Нового времени и закрепленную в практике прусской модели, которая транслировала христианское понимание государства как субъекта заботы о гражданах. Данное попечение выразилось в практике «благочиния», связывающей религиозный культ с деятельностью служителей правопорядка.

Отсюда понятна также популярность советского литературного героя дяди Степы. В результате такой художественности защита населения как главная задача деятельности полиции подменилась зримым укреплением и развитием полицейского аппарата в виде мощной бюрократической пирамиды с министерством на вершине.

Как вырастить хорошего врага

Однако уже и в таком виде надо было учитывать полицейскую сеть государства, которая обычно ведет к отождествлению полицейских и общественных функций. По мере роста и расширения этой сети увеличивается полицейское вмешательство государства в дела общества.

Существенным элементом такого управления является полицейское использование армии, организация добровольных полицейских формирований и их пропагандистской и идеологической обслуги. Потому что такая модель фиксирует и показывает сотрудничество общества с государством, где последнее обладает легитимностью при выполнении полицейских функций.

При этом полицеизированные социальные группы не могут не оказывать полицеизирующего влияния на остальное общество, которому такая сцепка помогает удерживать массы в управляемом состоянии и режиме стабильности.

В авторитарном обществе полицейская практика включает в себя возможность регламентированного применения насилия.

По мере модернизации общества сфера применения насилия сужается, оно направляется преимущественно на стигматизированные социальные группы. Одновременно вмешательство армии и добровольных полицейских формирований становится единственной гарантией поддержания социального порядка в развивающихся индустриальных центрах.

С политическим вмешательством в полицейские заботы появляется концепция страны как осажденной крепости, в которой то и дело возникают внутренние враги.

Это очень эффективный, исторически проверенный миф, способствующий росту внутреннего контроля государства над населением.

Однако урбанизация общества и связанная с ним миграция ведут к появлению и углублению разрыва между требованиями властей и возможностями контроля, который выражается в увеличении сферы полицейского надзора. В итоге этот процесс обращается против самих надзирателей.

С точки зрения полицеизирующих и полицеизированных социальных групп, их рост, как и их снижение, считаются бюрократической характеристикой любого современного общества. Для конкретного анализа надо лишь учитывать особенности полиций конкретных стран в условиях выбранного места и времени.

Но остается открытым вопрос: насколько население ощущает недостатки, обременительность и болезни полиции как политического института?

Ответить на это можно, лишь учитывая, какую роль играют военно-полицейские структуры в политике того ли иного государства. Потому что эти структуры могут быть вписаны как в разработку теории демократии, так и в конструировании очередной автократии.

Роберт Даль, американский политолог, один из основоположников концепции плюралистической демократии, считал, что период после 1980 года особенно важен для демократической трансформации в мировом масштабе. По Далю, одним из главных условий этого процесса является гражданский контроль над институтами насилия.

Государство может использовать все экономические, социальные, психологические и физические средства насилия. Но обычно в этом наборе доминируют физические инструменты – армия и полиция. Вплоть до настоящего времени они используются для подавления демократии. В целях борьбы с этой традицией Даль предлагал подчинить армию и полицию гражданскому контролю; учредить гражданских контролеров над аппаратом насилия, следящим за демократическими процедурами. Однако возможность контроля над армией и полицией зависит от двух факторов: организация аппарата насилия и определение военных средств, которые могут быть применены во время того или иного гражданского мероприятия.

5-12-1350.jpg
Это очередь не в Мавзолей, а скорее
на трибуну. Фото РИА Новости
Конечно, развитие военной техники и организации контроля за гражданскими митингами и демонстрациями увеличивает угрозу применения государственного насилия и пропаганды со стороны власти.

После Второй мировой войны эта угроза стала универсальной в том смысле, что перед ней склоняются даже развитые демократии. Профессионализм создал социальную и психологическую пропасть между военными и гражданскими силами.

Поэтому демократические государства заинтересованы в предотвращении военных переворотов. Чтобы лишить военно-полицейские структуры способности к насилию, они ликвидируют вооруженные силы или оставляют небольшую армию с учетом соотношения сухопутных и морских сил; ставят армию и полицию под контроль местной власти; составляют эти вооруженные части из людей с демократическими убеждениями; идеологически обрабатывают профессиональных военных. Такие задачи сформулировал Роберт Даль.

А вот российский военный журналист Александр Гольц считает, что государство расходует огромные средства на институты, неспособные выполнять функции, для которых они предназначены.

Вот фрагмент его размышлений на эту тему: «Анализ ситуации в современной России позволяет заключить, что речь может идти пока только об осознании, а не решении проблемы. Ликвидации вооруженных сил еще не произошло. Соотношение сухопутных и морских сил еще не стало предметом публичного обсуждения. Армия и полиция подчиняются центру, а не находятся под контролем местной власти. Вооруженные силы не формируются из людей с демократическими убеждениями, поскольку таких людей в российском обществе пока меньшинство. Выработка демократических убеждений среди профессиональных военных пока еще есть дело будущего».

То же самое можно сказать и о спецслужбах.

Общество невидимых героев

Не так давно в России появилось Общество по изучению истории отечественных спецслужб. В первом выпуске трудов его руководитель, знающий эти структуры не понаслышке, Александр Зданович и его компетентный соавтор Иван Васильев написали о том, что надо осмыслить причины роста роли спецслужб в ХХ веке.

При этом они привели следующие аргументы: еще никогда в истории человечество не решало столь масштабных задач, в центре которых стояли бы спецслужбы, создание которых было объективной исторической необходимостью.

«Их функция в обществе и государстве равнозначна функции пахарей, строителей и воинов; в каждом обществе цель и функция самосохранения является главной. Эта цель достигается в борьбе по принципу: сильный берет верх над слабым; у безопасности всех времен и народов есть своя тайна, благодаря которой функция спецслужб является вечной; главная задача этих структур – беречь и сохранять их, при этом владеть тайной окружающих прямых и потенциальных врагов; тайна – это слабости данного социума; масштабная тайна сосредоточена в недрах верховной власти и именуется государственной. На данном витке европейской цивилизации спецслужбы в любом международном конфликте выступают важнейшими ресурсосберегающими факторами. А разрушительное воздействие внешних сил на центральную политическую власть является «инфекционным заболеванием» для государства. Без получения информации о ближних и дальних соседях ни один нормальный правитель не мог успешно вести свои дела; эта функция являлась величиной постоянной для любого социума на всех стадиях его развития».

В заключение авторы ставят задачу вычленить внутреннюю логику развития спецслужб, особо отмечая роль социологии и политологии как интеллектуальной оснастки спецслужб. По их мнению, аналитическая мощь спецслужб возрастала многократно по мере того, как на вооружение брались объективные научные критерии указанных гуманитарных дисциплин. Образцы системного подхода в организации и деятельности спецслужб в начале ХХ века показали немцы, явившие миру еще в ХIХ столетии непревзойденные образцы философско-социологического мышления.

Как я обслуживал спецсвязь

Я не немец и не собираюсь им быть. Мне больше нравятся китайцы. Остальным требованиям поставленной исследовательской задачи соответствую. В армии служил старшим специалистом спецсвязи, имел первую форму допуска к секретам. В армии начал читать Гегеля, после армии долгое время изучал Карла Маркса и Макса Вебера. О каждом из них написал книги. Но вначале скажу об одном секрете. Я обслуживал спецсвязью руководство Ясненской ракетной дивизии. Недавно нашел о ней сайт в интернете, вспомнил своих командиров и хороших ребят, с которыми пришлось служить. Если о них пишут в интернете, неужели мой секрет устарел?

5-12-2350.jpg
«Дядя Степа, а ты что здесь? Милицию уже
упразднили?» Кадр из мультфильма «Дядя
Степа – милиционер». 1964
В начале каждого года в часть поступал строгий приказ начальника Генштаба Вооруженных сил СССР: не загружать спецсвязь несекретными сведениями. Но ни один из приказов не выполнялся, поскольку на следующий год поступал точно такой же. Мне приходилось передавать шифровки о том, что в части нет приличного сортира. Или то, что солдаты вынуждены ходить мыться в поселковую баню, которую не они готовят к своим банным дням. Еще помню самую секретную информацию – о том, что из-за обилия выпавшего снега надо прислать шнекороторные снегоочистители. Короче, на собственном опыте я видел, что шифросвязь была забита всякой ерундой, не составляющей никаких секретов.

Мне кажется, большинство начальников использовали секретный канал, считая позорным пользоваться обычной связью. Видимо, существует разновидность властного тщеславия, которое порождает сам факт причастности к тайнам и секретам.

Для таких наблюдений вовсе не обязательно служить в армии. То же заключение можно вывести из чтения множества секретных документов по истории СССР, которые были опубликованы лишь в 1990-е годы. Короче говоря, мой армейский и научный опыт давно переплелись. Потому что оба базируются на детской романтизации военной тайны, завещанной нам Аркадием Гайдаром, и целыми складами литературы о «героях невидимого фронта». Так что я удивляюсь некоторым тезисам, высказанным Александром Здановичем и Иваном Васильевым.

Я, например, не смог бы провести различие между бюрократической тайной и государственными секретами, потому как это крайне сложно. Но уверен, что любой чиновник будет отстаивать их тождество.

Кроме этого, я думаю, что на протяжении последних десятилетий существования СССР надзор над гражданами возрос. Институт «смотрящих» (надзирателей) преобразовался из тюремного феномена чуть ли не в составление универсальной характеристики нашего общества.

Была ли в этом «объективная необходимость» или эта тенденция объясняется просто интересами сословия самих смотрящих? В любом случае я бы советовал прислушаться к тем, кто постиг искус военной и государственной тайны и нашел в себе мужество относиться к ней критически. Прежде всего речь о выдающихся писателях-фронтовиках, а также о честных историках.

Михаил Геллер писал, что Россией в ХХ веке управляли люди, желающие улучшить систему, не меняя ее основ. Но если он подходил к истории прошлого столетия однозначно критически, то российское общество до сих пор не может похвастаться тем, что у нас наконец-то восторжествовал демократический плюрализм.

Ничего подобного! Мы по-прежнему делимся на своих и чужих, врагов и друзей, на свое «белое» и свое «черное». Подход к теме спецслужб ничем от этого противостояния не отличается.

Большая часть населения доверяет армии и спецслужбам, представители которых считают своей главной задачей сохранение государства. Но все же как минимум часть отечественных писателей и историков считает армию и спецслужбы элементами тоталитарного строя и могильщиками государства.

Сам факт разброса мнений свидетельствует о существовании проблемы. Поэтому предлагаю рассматривать роль этих силовых институтов с точки зрения полицеизирующих и полицеизированных социальных групп. Их численный рост можно считать общей бюрократической характеристикой модернизирующихся обществ. Для конкретного представления об этой характеристике надо учитывать особенности генезиса и функционирования полиций конкретных стран, в том числе России/СССР.

По ту сторону фронды

Степень полицеизации общества может изучаться с учетом феноменов и проблем, обнаруженных и поставленных классиками российского политического сыска.

Это им знакомы проблемы отбора и руководства агентами; способы создания полицеизирующих групп в соответствии с национальными, профессиональными, политическими и гендерными критериями; методы определения душевной предрасположенности некоторых людей к сотрудничеству с полицией. Также важны специфика корпоративного сознания и поведения полицейских и шпионов; связь в деятельности полиции своекорыстия со стремлением к сенсации, а заодно и к славе.

Мемуары руководителей политического сыска Российской империи позволяют сформулировать гипотезу: русская душа – это особая предрасположенность к доносительству. Таков мой крохотный вклад в теорию русской души, о которой пишут целые тома, но этот ее «заветный уголок» посещают мало. Однако взять да и провести эксперимент в виде написания доноса на кого-нибудь из ближних ради практического обзаведения русской душой у меня духу не хватает. Приходится ссылаться на суждения «бойцов невидимого фронта» и научные исследования.

На тот же концепт государственного цинизма, сформулированный немецким философом Петером Слотердайком в результате изучения этой теории, ссылаются и другие ученые. Это учение позволяет выйти за рамки затянувшегося спора между сторонниками теорий тоталитаризма и модернизации при изображении истории России ХХ века.

Идеи Слотердайка вводят нас в центр необходимых споров, помогают идентифицировать и объяснить личные и институциональные социальные роли, заметить главные фигуры, ведущие данную полемику. Ни по одному вопросу здесь нет (и не может быть!) общепринятых взглядов и казенных мнений. Поэтому я предлагаю рассматривать феномен доноса в контексте множества нерешенных проблем современности.

Сотрудничество конкретных лиц и целых организаций с аппаратами насилия главных политических конкурентов прошлого столетия надо рассматривать в контексте истории, теории и практики государственного цинизма.

С этой точки зрения «Критика цинического разума» может рассматриваться как программа междисциплинарного исследования всех аспектов такого сотрудничества индивидов с государством, когда они пишут друг на друга доносы. Особенным пристрастием к этому жанру литературы обладают профессиональные военные, чиновники, полицейские…

Современная Россия дает богатейший материал, позволяющий дополнить концепт Слотердайка. Скажу лишь об идеологических сюжетах.

В состав современного государственного цинизма в России (или российской «духовности») входят «дешевые благонамеренные поделки» (по удачной квалификации Вениамина Бибихина) вроде русского космизма, эстетики лада, русского мира, а также русской религиозной философии в части идей всеединства, софийности, православного энергетизма, «синергизма» и других продуктов панического сознания.

Тут следует особо отметить концепты российского традиционализма и евразийства, популярные среди политического руководства России, высших армейских чинов, офицеров спецслужб и т.д.

Среди них сейчас найдется немного интеллектуалов, зато очень многие лелеют полумистические представления о месте России в мире и своей собственной роли – возможно, в качестве намека на компенсацию за когда-то низкие заработки.

«Высших армейских чинов, – пишет Марк Сэджвик, – может характеризовать профессиональный интерес к геополитике, но в равной степени их отличает и профессиональная тенденция к упрощению. Примерно то же самое можно сказать о Службе внешней разведки (СВР), хотя там тенденция может быть обратной – не к упрощению, а к усложнению.

Федеральная служба безопасности (ФСБ) кое в чем отличается от этих организаций. Когда вознаграждение за работу в органах внутренней безопасности снизилось и в финансовом смысле, и в смысле престижа, упал и профессиональный уровень офицеров ФСБ. Среди них сейчас найдется немного интеллектуалов, зато очень многие лелеют полумистические представления о месте России в мире и своей собственной роли в истории».

Следует упомянуть также политику ностальгии по СССР, идеологию «особого пути» страны, использование советско-германской войны для легитимизации нынешней власти в России, концепт Новороссии и т.п.

Ностальгия – это тот же патриотизм. А значит, это тоже не мысль, а чувство. А если к такой эмоции прибавляется глубокий провинциализм, то дальше уже идет радостный изоляционизм и т.п.

Такое ощущение мира находит сбыт в качестве пропагандистского обеспечения внутри- и внешнеполитических акций нынешнего российского руководства и в этом смысле может рассматриваться как множество конкретных проявлений государственного цинизма в сфере идеологии.

Одно лицо для дома. Другое – для общества

Требуется изучение и противодействие всей сфере политического и идеологического китча, включая способы его использования для обоснования государственного цинизма в сфере общих и профессиональных, политических и уголовных интересов и связанных с ними доносов.

Тема военного цинизма тоже поставлена в работах Слотердайка. И она может конкретизироваться на основе изучения российского материала. А проблема, конечно же, нуждается в исследовании. Мой подход к ней определяется некоторыми концептологическими посылками.

Так, историю российских и советских войн уже давно надо было писать не только под углом зрения героизма и побед (как гласит официальная точка зрения), но и с учетом отрицательных примеров военных действий с нашей стороны.

То же самое относится к культивированию агрессивного менталитета. Нормальная армия никогда не имеет права становиться институтом коллективной шизофрении. А в реальности часто получается, что чем губительнее действует оружие на расстоянии, тем трусливее тот, кто им обладает.

Это фашизм был, есть и всегда может быть адептом военного цинизма, демонстрацией безоглядной жестокости. Но мы-то и в мыслях, и в действиях должны быть иными. Да, в огне сражений это делать нелегко. К тому же нынешняя эпоха провозгласила иллюзорное главенство политики над военным делом. Поэтому главная проблема состоит в отчетливом и сознательном противостоянии данным шизофреническим стратегиям.

Духовно-политическая терапия населения современной России может вдохновляться не только идеями Слотердайка, но и констатациями острых размышлений мастеров отечественной литературы. Взять хотя бы маленький монолог писателя, который зафиксировал феномен «злой тупости государства». В свое время его с болью обнаружил Юрий Нагибин: «Почти все советские люди – психические больные. Их неспособность слушать, темная убежденность в кромешных истинах, душевная стиснутость и непроветриваемость носят патологический характер. Это не просто национальные особенности, как эгоцентризм, жадность и самовлюбленность у французов, это массовое психическое заболевание. Проанализировать причины довольно сложно: тут и самозащита, и вечный страх, надорванность – физическая и душевная, изнеможение души под гнетом лжи, цинизма, необходимость существовать в двух лицах: одно для дома, другое для общества».

Если перечисленные сферы деятельности воплощают и стимулируют государственную рутину, то где, как и когда может возникнуть политическое творчество, способствующее подлинному обновлению общества? Эти вопросы нуждаются в специальном и более серьезном исследовании, нежели эти заметки. n

Ростов-на-Дону


Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.

Вам необходимо Войти или Зарегистрироваться

комментарии(0)


Вы можете оставить комментарии.


Комментарии отключены - материал старше 3 дней

Читайте также


Партия Миронова борется за второй тур

Партия Миронова борется за второй тур

Иван Родин

Выборы в Госдуму по одномандатным округам начали беспокоить оппозицию

0
2199
Новое правительство Франции отложило выборы в Новой Каледонии

Новое правительство Франции отложило выборы в Новой Каледонии

Данила Моисеев

В Париже хотят перевести конфликт в своей заморской территории в экономическое русло

0
1825
О давлении украинского общества на Зеленского

О давлении украинского общества на Зеленского

Киевской власти все сложнее мотивировать уставших от конфликта граждан

0
2575
Константин Ремчуков. Ван И считает, что в войнах нет победителей, конфликты не имеют будущего, а потому миру нужно дать шанс

Константин Ремчуков. Ван И считает, что в войнах нет победителей, конфликты не имеют будущего, а потому миру нужно дать шанс

Константин Ремчуков

Мониторинг ситуации в КНР по состоянию на 30.09.24

0
3164

Другие новости