Григорий Заславский
Александр Исаакович Гельман – из небольшого круга последних советских драматургов, предперестроечных, собственно – именно на его пьесах, в том числе и на них, воспитывалось, «всходило», поднималось, как на дрожжах то поколение, которое захотело гласности, то есть большей правды. Потому что им вправду казалось, что больше правды и значит – вся правда.
«Заседание парткома» - пьеса, которая на излете советской власти, в конце 70-х прошла по стране победным маршем, фильм «Премия» вышел в середине 70-х, то есть сперва появился сценарий и фильм, а потом уже из него понадобилась театру пьеса. А фильм «Премия» собрал звездную команду лучших тогдашних актеров: Янковский играл секретаря партийной организации стройтреста, Евгений Леонов – бригадира Потапова, в других ролях – Джигарханян, Глузский, Сергачев, Светлана Крючкова, Нина Ургант, Влпадимир Самойлов, Александр Пашутин, Бронислав Брондуков. Был при советской власти анекдот – о том, что мол, и у нас, в СССР, триллеры снимают, вот, например, - «Потеря партбилета». Так вот – история о том, как бригада строителей во главе с Потаповым отказалась от премии смотрелась и вправду как настоящий, взаправдашний детектив, с резкими поворотами сюжета, неожиданной развязкой… Спектакли были поставлены Товстоноговым в БДТ и Ефремовым – во МХАТе, а этих режиссеров невозможно было заставить что-то ставить из-под палки. История была хорошая, там ведь – не про отдельные недостатки, а про системные, финал вроде бы счастливый, но уж слишком сказочный: когда начальник фактически голосует за исключение самого себя из партии…
Потом были «Мы, нижеподписавшиеся…», «Наедине со всеми», «Скамейка»… «Скамейка» - это история про несчастливую женщину, по сути – история проститутки, тем не менее поставить ее разрешили во МХАТе, а главные роли сыграли Олег Табаков и Татьяна Доронина. Гельману решительно везло на режиссеров и актеров.
Нашего Гельмана не раз сравнивали с «их» Артуром Хейли, - он ведь тоже о жизни рабочих знал не понаслышке, работал в СМУ диспетчером, на нефтеперерабатывающем заводе, потом – газетным корреспондентом.
Пьесы после перестройки почти не пишет, одну, может быть, полторы – с учетом той, которую много лет пишет, когда его спрашивают, пристают с вопросами-расспросами, он так неуверенно начинает объяснять, что вот, пишет, допишет – покажет. Пока не показывает. Пишет, значит. Как началась перестройка, пошел снова, как солдат, призванный на фронт, в газету, много лет – при Егоре Яковлеве – вел колонку в «Московских новостях». Был депутатом, - иллюзии Перестройки это и его иллюзии, хотя и мои, наши, многих… И разочарование – тоже было в его жизни, как у многих.
За несколько последних лет он написал и даже книжечкой издал стихи.
Стихи грустные, много – о смерти, хотя с другой-то стороны стихи о смерти – это в то же самое время и стихи о жизни. Но в этих его стихах, в его позднем творчестве больше – другого Гельмана, того, семья которого оказалась в начале войны в бершадском гетто, там погибла его мать, а бабушка и младший брат умерли – по пути в это самое гетто, до освобождения из большой семьи выжили только двое – он и отец.
Может быть и поэтому – что осталось так мало – в отличие от многих его коллег-драматургов, ровесников и тех, кто постарше, он – может, единственный, кто не поменял фамилию. Писал всегда под своей. Хотя когда он начинал, это не приветствовалось. Мягко говоря. Впрочем, для выжившего в гетто это все уже не было страшно.
