Примечательно, что свой манифест Питер Гринуэй зачитал именно в России, на вручении Премии Кандинского.
Фото РИА Новостии
Известный британский режиссер Питер ГРИНУЭЙ приехал в Москву по специальному приглашению культурного фонда «АртХроника», чтобы выступить на церемонии вручения Премии Кандинского в Центре современной культуры «Гараж», которая состоялась 14 декабря 2011 года. По уже существующей традиции он прочитал лекцию о влиянии изобразительного искусства и, в частности, живописи на кинематограф и продемонстрировал отрывок из новой мультимедийной инсталляции «Leonardo’s Last Supper: A Vision by Peter Greenaway»/«Тайная вечеря: видение Питера Гринуэя» (Нью-Йорк, 2010–2011). Питер Гринуэй вручил приз победителю в главной номинации «Проект года» Юрию Альберту. Предлагаем вниманию читателей «НГ» отрывок из лекции Питера Гринуэя.
Первым известным нам творением человеческих рук является картина. И почти наверняка можно утверждать, что когда цивилизация полетит в тартарары – что, конечно же, должно непременно случиться – и случится, – то в этот последний день – день светопреставления – последним творением человеческих рук на Земле также будет картина.
Признаюсь, что я испытываю огромное почтение к живописи и художникам.
Художники всегда прокладывают путь.
Они наши глаза.
Они учат нас видеть.
Они создали видимый рукотворный мир.
«То, что у вас есть глаза, еще не значит, что вы умеете видеть».
«То, что у вас есть голосовые связки, язык и нёбо, еще не значит, что вы можете говорить».
Видению надо учить и учиться.
Точно так же, как учиться говорить.
Мы не появляемся из материнской утробы, уже умея говорить.
Мы не появляемся из материнской утробы, уже умея смотреть.
И – здесь я умышленно провоцирую вас – большинство людей визуально безграмотны.
Если говорить об образах, то большинство людей не понимают, на что они смотрят.
Не то чтобы в этом была их вина.
Для большинства людей визуальное воспитание обычно заканчивается примерно в возрасте 10, 11, 12 лет.
Умберто Эко, всегда твердо веривший в цифровую визуальную революцию, говорит, что на протяжении 8 тыс. лет – считается, что именно столько история хранится в письменных источниках, – цивилизацией правили мастера текста. Они написали все Священные Книги и все комментарии к этим Священным Книгам. Вечный круговорот отсылающих к самим себе текстов.
Они написали тома морально-этических, политических, юридических наставлений.
Они написали все учебные пособия и пособия по чтению пособий.
Они сочинили все книги по хорошим манерам и этикету.
С помощью текстов они направляли наши мысли и представления, наш образ жизни, то, как мы занимаемся любовью, как меняем ребенку подгузник, строим военный корабль.
А затем они неусыпно и ревностно охраняли эти тексты – спуская их ступень за ступенью вниз, от грамотных к безграмотным.
Наша цивилизация покоится на текстах, слово в ней превыше всего.
Начиная с 1980-х на наших глазах происходит вторая гуттенберговская революция – а все мы знаем, что сделала с коммуникацией и, следовательно, с мировой мыслью первая революция Гуттенберга: грамотность породила современный мир, а теперь цифровая революция освобождает нас иным способом, уже посредством образной коммуникации, – так что на подходе очередная революция – революция зрительной грамотности.
Умберто Эко утверждает, что мастера текста наконец-то должны отойти в сторону и позволить мастерам – а по большому счету впервые в истории и мастерицам – образов выйти на первый план и переформулировать основы коммуникации, ставя во главу угла образ.
Но если мы ожидаем, что эта революция выдвинет на первый план коммуникацию, то нам понадобится цивилизация зрительно грамотных. Которой у нас нет.
Раньше я считал, что подобное воспитание способен дать кинематограф, но теперь сомневаюсь в этом, так как странным образом у нас нет кино, которое бы ставило во главу угла образ.
Относительно общей популяции очень мало людей ходят в художественные школы, колледжи дизайна, имеют архитектурное образование.
Если сравнивать с тем, как мы учимся обращаться с текстом (а обращаемся мы с ним на редкость хорошо – даже невзирая на языковые барьеры – изучая алфавит, будучи еще совсем юными, накапливая огромные массы лексики в детстве, постигая сложную структуру предложения в юности и во взрослом возрасте, бесконечно совершенствуя наше умение обращаться с текстом), образование в сфере зрительного образа предстанет предельно скудным и, несомненно, неадекватным и несопоставимым.
Я учился живописи, и я рисую столько же, сколько снимаю кино, но я знаю, что я не могу прийти к кинопродюсеру или на киностудию с десятью картинами и пятью книгами рисунков и сказать: «Дайте мне денег».
Они даже не поймут, о чем я, черт побери, говорю.
Они не поймут, что я предлагаю.
Им нужен текст – им понадобятся слова – им нужно будет что-то, что, по сути, принадлежит книжному магазину, а не кино.
И это при том, что мы всегда считали, что кино – это визуальный медиум.
И если этот текст или сценарий уже успешно зарекомендовал себя на рынке, как в случае с «Гарри Поттером» или «Властелином колец», тем лучше.
И это само собой подразумевает, что все кино, которое вы когда-либо видели, – вовсе не кино, а – если считать, что кино было изобретено в 1895-м, – 116 лет иллюстрированных текстов.
Так что никто из нас никогда не видел фильма, мы видели лишь иллюстрированный текст. Таким образом, кинематограф – вторичный медиум. Наше кино основано на тексте.
Неважно, Годар вы или Тарантино, Альмодовар или Ларс фон Триер, Скорсезе или Джеймс Кэмерон, то, как мы изобретаем и строим кино, – лишь иллюстрация слова.
И меня это не устраивает.
Простая иллюстрация меня не удовлетворяет.
Это значит, в конце концов, что у нас кино не композиторов, а дирижеров.
А это, я считаю, совсем не то, чего мы хотим.
Дирижеры, конечно, тоже нужны, но композиторы в 10 тыс. раз ценнее.
Если есть композиторы, можно обойтись без дирижеров, но нельзя обойтись без композиторов, если есть только дирижеры.
Вот почему, как я полагаю, язык кино так беден сегодня.
Так что же нам с этим делать?
Во-первых, все мы согласны, что у текста есть множество способов продлить свою жизнь: поэзия, романы, рассказы, театр – более чем достаточно, чтобы текст без остатка поглотил кино.
И поэтому мы безоговорочно приходим к тому, что кино должно быть закреплено за сферой визуального.
И, следовательно, решаем, что зрительное образование должно стать существенной частью обязательной общеобразовательной программы.
И поэтому я лично полагаю, что нам требуется кино художников и творцов образа, а не писателей и кузнецов слова – появление которого при современном образе мыслей не столь вероятно, но по мере наступления цифровой революции станет необходимостью.
За новыми кинорежиссерами я пошел бы не в книжную лавку, а в арт-школу.
(┘)
Возможно, в кино будущего, если такому суждено появиться, двумя главными словами будут «интерактивность» и «мультимедиа».
Кино будущего должно быть интерактивным и мультимедийным.
Но все же кино умрет – так что наши праправнуки скажут: «Кино – а что это вообще было?»
Но если кино умрет, то живопись – никогда.
Это один из шести видов искусств, которые были созданы давным-давно, просуществовали до наших дней и будут существовать и дальше.
Так что поздравляю вас с тем, что вы выбрали живопись – самую важную вещь в вашем мире.
Полагаю, вы совершили мудрый выбор.
Художники нам нужны, как никто другой.
Ольга Соловьева 
