Игорь Дуардович
Поэты пишут обо всем, чем они живут и чем дышат.
Исаак Левитан. Осень. Березки. 1899. Сумский художественный музей
В прошлом году закончился 3-й фестиваль «Эмигрантская лира», проведенный в Бельгии (Льеж) и Германии (Кельн). Скоро начнется прием заявок от поэтов, которые собираются участвовать в фестивале в 2012 году. О трудностях и новшествах проведения фестиваля и в целом об эмигрантской литературе с Александром МЕЛЬНИКОМ побеседовал Игорь ДУАРДОВИЧ.
– Александр, «Эмигрантской лире» три года. По-моему, твердое число, многое окончательно определившее. Выскажу такую мысль: то, что действительно замечательно в фестивале, – его идея. Исполнение – формальный вопрос. Интересно, какие трудности вам как организатору сопутствовали на протяжении этих лет?
– Как ни странно, особых трудностей я не встречал. С момента появления идеи фестиваля до момента ее воплощения в жизнь мне пришлось потратить немало нервных клеток, но ведь все это присуще каждому новому проекту и вполне объяснимо. В конце концов все организационные, литературные, финансовые и прочие проблемы благополучно решались. Конечно, сложнее всего со спонсорами. Пока главным спонсором фестиваля являюсь я сам, хотя и живу, как говорится, от зарплаты до зарплаты. Тем не менее на протяжении трех лет мне в меру сил помогает посольство России в Бельгии и эпизодически – частные спонсоры. Моя мечта – однажды встретить супербогатого поэта, который откроет для фестиваля свой кошелек, очевидно, нереальна по определению. Богатый поэт? Гм... Хотя мне встречались далеко не бедные поэты... И все-таки, пожалуй, главная трудность была в том, чтобы фестивалю поверили. В наше время халтуру можно встретить везде, в том числе и в околопоэтической деятельности. Поэтому с самого первого фестиваля я поставил планку на максимально возможной высоте и постарался через нее «перепрыгнуть». Мне это удалось, и в мой проект поверили.
– Давайте поговорим об иностранной ветви конкурса. В 2010 году стихи принимались и от нерусскоязычных авторов, но без соревновательной части. В 2011-м такого повторено не было. Видимо, это связано со сложностью коммуникации и дачи объективных оценок. В противном случае конкурсу, наверное, потребовалось бы несколько отдельных составов жюри┘
– Вы не совсем точны. Идея пригласить на фестиваль «иностранных» нерусскоязычных поэтов-эмигрантов появилась в 2010-м, но эти авторы (их было семь) участвовали во внеконкурсной программе фестиваля. Стихи звучали на французском, португальском и арабском языках с синхронным переводом на русский, потому что публика в зале была преимущественно русской. Эта же идея была реализована и в прошедшем году. В сборнике стихов «Эмигрантская лира-2011» опубликованы работы четырех немецкоязычных авторов и одного франкоязычного. Эти поэты читали свои стихи во время «выездного» поэтического вечера «Эмигрантская лира в Кельне» (сам фестиваль проходил в Льеже). Соревновательная часть там изначально не планировалась – это просто нереально. Меня больше занимает другая идея – интеграция поэзии русского зарубежья с мировой поэзией, взаимовлияние и взаимообогащение различных поэтических культур. Именно поэтому наш фестиваль и называется всемирным.
– После ухода Уитмена зарубежную поэзию завоевал верлибр. Каково отношение к верлибру в среде эмигрантских поэтов? Это важно, потому что у эмигрантов, владеющих языками, есть возможности черпать силы из двух или нескольких литератур одновременно.
– Русский рифмованный стих, как мне кажется, никогда не будет заменен популярным на Западе верлибром хотя бы из-за особенностей русского языка с его вариативным ударением, позволяющим поэтам широко использовать как мужские, так и женские рифмы. У нас реже возникает чисто техническая потребность в верлибре, чем у англоязычных поэтов с их более ограниченным количеством подручных рифм. Что же касается поэтических конкурсов, то на них у верлибристов обычно меньше шансов по простой причине – верлибр лучше читать, чем воспринимать на слух. Но это не значит, что мы не принимаем верлибры. Нам их гораздо реже присылают, чем традиционные стихи. И, возможно, зря – такие наши члены жюри, как Александр Радашкевич и Андрей Грицман, к верлибрам имеют самое прямое отношение.
– Выходит, предпочтение заведомо отдается силлабо-тонической метрике? Это если судить по финалистам за три года.
– В начале каждого отборочного тура (обычно он начинается в марте) я специально предупреждаю всех членов отборочного жюри о том, что при чтении присланных стихов надо подниматься над своими предпочтениями. На мой взгляд, предпочтение у нас отдается не силлабо-тонике и не верлибрам, а хорошим стихам независимо от их формы. Просто верлибры мы получаем редко.
– Что можно назвать абсолютно запрещенной темой в современных эмигрантских стихах? Например, Андрей Грицман в одной из своих статей назвал бесперспективной и дежурной тему ностальгии по родине и прошлой жизни.
– Для меня запретных тем в поэзии нет. А опошлить при желании можно все что угодно. Я понимаю Андрея – меня самого тошнит от дежурных плачей о родных березках. Но из песни слова не выкинешь. Поэты пишут обо всем, чем они живут и чем дышат, в том числе и о прошлой жизни. «И дрова, грохотавшие в гулких дворах сырого/ Города, мерзнущего у моря,/ Меня согревают еще сегодня...» Чьи это строки? Правильно – Бродского!
– Конкурс пока молодой, остается пожелать ему развития в лучшую сторону. Расскажите о возможных нововведениях.
– Спасибо за доброе пожелание. О нововведениях лучше поговорим месяца через два, сейчас надо немного остыть. К сожалению, реализация каждой новой идеи влечет за собой финансовые проблемы. Но останавливаться на достигнутом мы, конечно, не собираемся.
– В 2011 году появилась номинация в области литературной критики. На мой взгляд, это очередное необходимое признание осознанного и профессионального подхода к литературе вообще. Тем более многие современные критики – универсалы по своей сути и параллельно занимаются стихами или прозой, а то и всем сразу, поэтому о творческом процессе знают изнутри. Что вы можете рассказать об этой номинации, как много было прислано работ и кто о них судил?
– Полностью с вами согласен, но прошу обратить внимание на одну деталь. В прошлом году на конкурс критиков принимались статьи об эмигрантском творчестве русскоязычных и иностранных поэтов-эмигрантов только из предложенного нами списка. Речь идет о поэтах, которых уже нет в живых. Были присланы интересные работы о творчестве Нелли Закс, Николая Оцупа, Саши Черного, Марины Цветаевой и Генриха Гейне. Судило их финальное жюри – Андрей Грицман, Алексей Остудин, Александр Радашкевич, Даниил Чкония, Михаил Этельзон и я. Хотелось бы расширить временные рамки до сегодняшнего времени, но тут есть одна опасность. Ныне здравствующие поэты тысячами незримых нитей связаны с каждым из членов жюри, и личные пристрастия и антипатии могут невольно сказаться на судействе.
– В момент, когда обостряется чувство отдаленности от родной языковой стихии, чего в эмигрантских поэтах больше: мыслей об ущербности или о превосходстве?
– Не буду говорить от имени всех эмигрантских поэтов, отвечу лишь за себя. Я, поэт русской зарубежной диаспоры, могу писать хуже или лучше моего коллеги из поэтической метрополии, но это связано не с эмиграцией, а всего лишь с мерой таланта. Хотя... тут есть множество нюансов, которые так сразу не оценишь – влияние среды, свободы или несвободы самовыражения, уровня жизни. Что-то мешает писать, а что-то помогает. Но сама мысль об ущербности или превосходстве у меня появилась только после вашего вопроса.
– Кажется, вы уже писали в Интернете, насколько сильно влияние среды на поэта. Поделитесь опытом, как сказывается переезд за границу на творчестве? Здесь может возникнуть временный спад, оцепенение. Не было ли чувства удушающего европейского благополучия?
– Я географ, и для меня совершенно очевидно, что каждый из нас тысячами нитей связан со своей природной территорией. Философ умно сказал бы, что поэты несвободны от окружающей их природной и социально-экономической обстановки. Отрицать это, по-моему, может только самый упертый географический нигилист. Местность, в которой мы живем, прямо и косвенно влияет на нас – на наш внешний вид, на наши мысли и переживания и как следствие – на наши стихи. Еще Бердяев отмечал, что в душе русского народа «остался сильный природный элемент, связанный с необъятностью русской земли, безграничностью русской равнины». Можно легко выстроить простую логическую цепочку: «географическая среда – менталитет народа – духовная культура – поэзия». С этим, думаю, согласятся и этнографы, и антропологи, и социологи. На поэзию влияет не только природная среда, но и господствующий в ней язык. Не забудем и доминирующую в данной местности социально-экономическую обстановку – куда от нее убежать поэту? Иосиф Бродский в одном из своих интервью говорил, что чувство языка у поэта в изгнании обостряется: «Дома все помогает и все мешает; ты знаешь, чувствуешь, где враги и где друзья. Outside Russia ты не знаешь, who is who. Я один на один с языком. Чувство языка обостряется. Ты осторожнее, внимательнее, проверяешь себя несколько раз, чаще пользуешься словарем» («Российская газета», 02.10.09). Что касается удушающего европейского благополучия, то я с ним, к сожалению, не знаком.
– Быть культуртрегером – это трудно?
– У этого слова есть немало смыслов, в том числе и не очень положительных. Надо еще хорошо подумать – можно ли назвать организатора поэтического фестиваля культуртрегером. Поэтому оставим в покое словарных и немного карикатурных «носителей культуры». Проводить же международный поэтический фестиваль невероятно трудно, ибо это связано с одними лишениями. Туда уходят все деньги, все свободное время, все силы. Из всех русских пословиц и поговорок чаще всего я употребляю эту – «Дурная голова ногам покоя не дает». Но жить иначе у меня как-то не получается.
Дарья Гармоненко 
