Сергей Варшавчик
Леонид Млечин ценит телевидение за фантастические возможности.
Фото Артема Чернова (НГ-фото)
– Вы считаете себя писателем, но почему-то уже 10 лет работаете на телевидении. Вам не хватает денег или славы?
═
– Просто никакой другой вид журналистики не дает такой фантастической палитры изобразительных средств. Это первое. А второе – ты всегда знаешь и чувствуешь, как реагирует зритель. В газете это почувствовать сложнее. Ну напишут или позвонят. Немного не то. А тут, поскольку тебя знают в лицо, ты напрямую слышишь, что люди думают. Для меня эта обратная связь имеет колоссальное значение.
═
– В вашей программе «Особая папка» львиная часть уделяется рассказам о спецслужбах. Откуда у вас такой интерес к спецслужбам? Вы ведь журналист по образованию.
═
– Это шире, чем рассказ о спецслужбах. Там и о политиках, и о военных. Мне они все безумно интересны. Видимо, в силу того, что в детстве я сам хотел стать военным. Совсем в юные годы, мальчишкой шастал в библиотеку, читал труды немецких генералов (в 50-е годы они издавались, но их мало кто читал, сейчас их переиздают). В частности, дневник начальника генерального штаба сухопутных сил вермахта Франца Гальдера прочел, когда мне было всего 12 лет. Что касается спецслужб, то мой интерес к ним возник, когда я стал писать детективы. И это потребовало от меня более серьезного изучения разведки и контрразведки.
═
– А какие у вас с ними отношения?
═
– Никаких. Думаю, что я им очень не нравлюсь, поскольку рассказываю все, как есть на самом деле, без какой бы то ни было попытки кого-то обидеть или восхвалить ни за что. Я просто пытаюсь понять, как они на самом деле работают, чем они в реальности занимаются и, самое главное, какую пользу приносят. Поскольку спецслужбы стоят государству огромных денег, надо понять – оправдываются эти деньги или нет.
═
– Но ведь для того, чтобы знать, как они работают, надо общаться с бывшими сотрудниками, надо работать в архивах, а для этого необходимо получить туда допуск.
═
– Во-первых, когда было можно работать в архивах спецслужб, у меня такая возможность была. Мне выдали такое разрешение по личному распоряжению председателя КГБ СССР Владимира Крючкова – я получил уникальную возможность прочитать оперативные дела нескольких сотрудников разведки от первой до последней страницы.
Во-вторых, что касается встреч с бывшими сотрудниками, то да, конечно, я многих из них знаю и отношусь с большим уважением и доверием к их словам. Хотя не всегда могу проверить их документами.
═
– Вас не смущает, что сейчас, когда царит «ренессанс» спецслужб, вы со своей программой участвуете в нем, что называется, в первых рядах?
═
– Я с какой позицией подходил, с такой и остался. Мое отношение к спецслужбам такое же, как к любому другому объекту изучения журналистов – беспристрастно-заинтересованно-внимательное. Никакого увлечения или восхищения предметом быть не должно. Ты должен максимально честно разузнать, что там происходит, и, проанализировав, рассказать. Если многих коллег эта тема заинтересовала, ну что ж, чем больше интересующихся историей – тем лучше. Мы живем в стране с совершенно мифологизированной историей. За что ни возьмешься – все на самом деле было не так. И я думаю, что здесь нужны колоссальные усилия историков и журналистов, чтобы приближаться на каждом этом направлении к истине.
═
– Любопытно, что в одной из ваших программ вы неожиданно предстали в образе следователя НКВД, допрашивающего подследственного, и оказались настолько убедительным в этом образе, что многих шокировали.
═
– Почему шокировал? Я же играю. Этот эксперимент мы начали с этого года, попробовав ввести в документальное повествование игровые моменты, которые бы реконструировали события. Ведь не секрет, что очень истончился слой кинохроники. Она, в общем, у всех одна и та же, и рассчитывать на то, что вдруг откроются где-то еще кладези, не приходится. В поисках нового изобразительного материала мы и решили прибегнуть к реконструкции. Но как это сделать, чтобы не разрушить достоверность, пока не очень ясно. Я сам в одном эпизоде сыграл, поскольку мне кажется, что я точно понимаю, как должен себя вести следователь НКВД. Получилось ли это убедительно, я не знаю, поскольку я все-таки не профессиональный актер.
═
– Получилось убедительно.
═
– Спасибо, это лестный комплимент для меня, ведь это не моя специальность. Хотя, конечно, это придуманная сцена – главное, чтобы это было максимально достоверно, точно по своему смыслу. Мне кажется, здесь есть плацдарм, с которого можно расширяться.
═
– Что же, рассказывая об СД, вы предстанете перед зрителями в эсэсовской форме?
═
– Нет, конечно. А в роли следователя НКВД я выступлю еще в нескольких программах. Так сказать, в развитие темы.
═
– Кстати, Леонид, власти КНДР отменили смертный приговор в отношении вас?
═
– Пока нет. А все началось в 1997 году, когда мы показали два фильма про Ким Ир Сена и Ким Чен Ира, где рассказали их подлинную биографию, которая в Северной Корее, естественно, тщательно скрывается (представляю себе, что творилось бы с нашими дипломатами в советские времена, если бы на Западе появились реальные фильмы о Брежневе). Эти фильмы имели колоссальный резонанс. И по сей день из Японии ко мне каждый год приезжают журналисты и берут у меня интервью, потому что для них эти фильмы имели большое значение, их там периодически показывают. Представители Северной Кореи просто пригрозили меня убить. После чего северокорейского посла вызывал заместитель российского министра иностранных дел и заявил, что, если с нашим журналистом что-то случится, мы будем знать, кто это сделал.
═
– То есть охрану вы не нанимали?
═
– Ну нет. Что же, я буду бояться каких-то иностранцев в своей стране? На самом деле я боюсь другого – что когда-нибудь нам всем придется ответить за то, что сталинский режим посадил на трон в Пхеньяне Ким Ир Сена и обрек этот народ на много десятилетий невероятных страданий. Мы должны помнить о своей ответственности за это.
═
– Вы автор и ведущий довольно странной программы «Поздний ужин», где в театрализованной форме ваши романы подаются зрителю. Для чего?
═
– Странного там ничего нету. Если вы видели последний цикл – это просто экранизация детективных рассказов, и удалась она или нет – мне трудно сказать. Мы делали их за крошечные деньги и очень малыми силами. Будет у нас какая-то технически-финансовая возможность, снимем на более высоком уровне.
═
– То есть отрезанных ушей из морга больше не будет?
═
– Это же было с горя. В принципе-то бутафорские уши на «Мосфильме» можно было купить, но если денег нет, что же делать?
═
– Вы еще ведете и третью программу на ТВЦ – ток-шоу «Версты». Она позиционируется как аналитическая программа?
═
– Это социально-экономическая программа. Мы говорим там не о большой политике, а о том, что действительно важно для зрителя, – о зарплатах, пенсиях, ЖКХ, милиции. Обо всем, что задевает всех и меня самого в том числе. Я сам переживаю за все то, что слышу, узнаю. Тут нельзя делать хладнокровно эту программу.
═
– А вы не хотели бы делать аналитическую программу?
═
– Когда-то, много лет назад, я хотел делать аналитическую программу, но сегодня, в нынешней политической ситуации, я не хотел бы этим заниматься, потому что это были бы постоянные мучения и постоянные компромиссы. На какие-то компромиссы любой человек всегда идет, но я боюсь, что это были бы слишком сильные компромиссы, вредные для моей профессиональной чести.
═
– И поэтому вы предпочитаете говорить о прошедших политиках, нежели о действующих?
═
– Конечно. В таком повороте – да. Но и говоря о нынешней социально-экономической ситуации, я абсолютно свободен.
═
– Следите ли вы за тем, что делают ваши коллеги в том же жанре – Радзинский, Сванидзе?
═
– Мне жена всегда не велит этого говорить, но я на самом деле очень мало смотрю телевидение. Не из-за антипатии, а потому, что я очень много времени читаю. Минимум раз в неделю я бываю в книжном магазине и много провожу времени за письменным столом. Много пишу. На ночь глядя, когда я уже не могу больше работать и приходится выключать компьютер, я могу, чтобы расслабиться, посмотреть какой-нибудь боевик, и чем дальше он будет от нашей жизни, тем лучше.
═
– Сколько у вас уже вышло книг?
═
– Около 50.
═
– Как вы все это успеваете?
═
– Да я не успеваю.
═
– У вас – литературные «негры», как у Дюма?
═
– Нет, к сожалению. Это, возможно, облегчило бы жизнь, но мне это просто неинтересно. Представьте себе, что мне в одном издательстве это предложили. Я им с трудом объяснил, что мне интересно писать самому. Мне важен процесс.
═
– Как вы относитесь к тому, что сейчас телевидение становится все более и более развлекательным?
═
– С одной стороны, я должен трезво сказать, что телевидение за те 10 лет, что я стал работать на нем и наблюдать за ним, очень и очень профессионально выросло. И это нельзя отрицать. Если 10 лет назад, когда я работал в «Известиях», газетный журналист пренебрежительно относился к телевизионному, и для этого были основания, то сейчас это не так. За эти 10 лет телевизионная журналистика сделала колоссальный шаг вперед, и не только в развлечениях, что естественно для телевидения, но, скажем, в документалистике, куда сейчас творческие силы канализированы. Единственно, кто сейчас в трудном положении, – это новости и политические программы: из-за ситуации в стране. А в остальных направлениях телевидение очень продвинулось.
═
– А какова, на ваш взгляд, ситуация в стране?
═
– Власть считает, что она должна контролировать телевидение, и думает, что ей это будет на пользу. А ведь, когда я начинал работать на телевидении, я не помню, чтобы меня кто-нибудь контролировал.
═
– А я помню, когда в 1990 году пришел работать на Гостелерадио, кадровик, который со мной беседовал, видимо из органов, сказал интересную фразу: «Вы понимаете, что попали в идеологическое учреждение?»
═
– В 1990-м очень может быть. Но я сделал свою первую программу на Российском канале осенью 1994 года, где и сотрудничал с ними до лета 1997-го, ничего не зная ни о каком влиянии власти. Потом перешел на московский канал, и тоже на меня никто не давил, хотя какие-то отдельные попытки кого-то кому-то позвонить были. Но никакого систематизированного, тотального контроля, конечно, не было.
═
– А сейчас есть?
═
– Сейчас – очевидно. Я это ощущаю не столько на себе, сколько по состоянию дел на телеканалах. Когда что-то происходит в стране или за рубежом, то теперь мне приходится не телевизор включать, а радио. И тогда я точно узнаю, что, где и как произошло.
