След ботинка на спине

Дамы в вечерних платьях, мужчины при параде... Кадр из фильма «Великий Гэтсби». 2013

Московская наша интеллигенция

Пригласили скрипт-доктором на проект. Продюсер никак не мог сдать пилотную серию детектива на канал.

Придумал сюжет: герой, этакий Зорро, супермен, возвращается в родной город, где убили его любимого дядю, и раздает всем сестрам по серьгам. Мой любимый мотив – про месть.

Встретились с заказчиком в ресторане. Рука у него холодная и влажная, рукопожатие вялое и в глаза не смотрит – я за все время ни разу не сумел поймать его взгляд. Никогда в жизни не видел человека с таким круговращательным зрением. Вначале насторожился – вдруг, думаю, человек нечестный. Потом решил, что это у него какая-то медицинская проблема.

– Вы знаете, – говорит мне продюсер, – у вашего сценария одна проблема.

– Какая?

– Ваш сценарий слишком хороший.

– Что же делать? – не на шутку испугавшись, спрашиваю я.

– Будем ухудшать, – серьезно отвечает продюсер.

Два месяца ухудшали, потом он звонит:

– Ура! – кричит радостно в трубку продюсер. – Поздравляю: гендиректор канала сказал: «Наконец-то то, что надо!»

Почти сразу после этого продюсер перестал отвечать на звонки и имейлы.

Позвонил товарищу. Он – интеллектуал, полиглот, стихи печатает в толстых литературных журналах. «Новый мир» берет у него подборки. Думаю, может что посоветует.

– Скажи ему, что машину у него сожжешь, – предлагает друг. – Какая у него тачка?

– «Гелендваген».

– Очень хорошо! Вот и спроси, что ему выгоднее: чтобы его «Гелендваген» сгорел или гонорар заплатить. Хочешь, я ему позвоню, если ты стесняешься?

– Не, – думаю, – как-то неинтеллигентно. Да и как я ему позвоню, если он трубку не берет.

Советуюсь дальше.

– Надо этого козла подкараулить, – предлагает мне девушка с большими грустными глазами из хорошей еврейской семьи: папа – профессор, сама 10 лет на скрипке училась играть, ВГИК окончила. – И ногу сломать бейсбольной битой! Хочешь, я договорюсь?

Московская интеллигенция наша, между прочим.

Через год встречаю продюсера случайно на театральной премьере. Музыка играет, все вокруг нарядные: дамы в вечерних платьях, мужчины при параде. Официанты с бабочками разносят шампанское на подносах. Я беру бокал.

Смотрю – мой продюсер стоит, беседует с какой-то светской дамой. Дождался паузы, подхожу, приветствую бодро:

– Здравствуйте, – говорю.

– А, здравствуйте! – улыбается он.

Вижу, что он меня узнал. Но в глазах нет никакой неловкости.

Напротив, он радостно трясет мне руку:

– Очень рад! Очень! Как ваши дела?

– Сейчас неплохо, – уклончиво отвечаю я.

– Если у вас будет какая-нибудь идея – приносите, я буду рад.

Продюсер легким движением чокается со мной бокалом; бокалы издают нежное «дзинь».

Он кивает мне, как дирижер музыканту в оркестре, берет даму бережно за локоток, разворачивает и уводит ее в сторону.

Я слышу, как он ей говорит:

– Возвращаясь к нашему разговору о саспенсе, я вспомнил Хичкока, маэстро говорил: «Кино должно начинаться со взрыва, а потом напряжение должно постепенно нарастать».

Я смотрю на удаляющуюся от меня пару: продюсер в смокинге и в каких-то ультра модных ботинках, формой похожие на голландские деревянные кломпы; у дамы локоны, платье с глубоким декольте, под левой лопаткой крошечная коричневая родинка…

Не скрою, вишневый смокинг продюсера украсил бы отчетливый след от ботинка на спине.

И вообще – где мои дуэльные пистолеты?

Мир – это боль

Товарищ в лицах рассказал, как они в продакшене поднимали рейтинг сериала.

– Надо завлечь зрителя сексом! – вдруг осенило продюсера.

– Старый греховодник, – зашушукались в кулуарах авторы и редакторы. Злые языки прошлись также по возрасту, лысине и потенции продюсера.

– Тому, кто придумает сюжет с эротикой, – премия! – мотивировал он сочинителей.

Работа закипела, страницы сценариев набухли обнаженкой, эротоман-продюсер радостно потирал руки. Но начались съемки, и актрисы вдруг закапризничали.

– Мы вам не проститутки, – сказали они и отказались раздеваться на камеру.

– Ах так?! – обиделся начальник службы кастинга и стал обзванивать «свои базы».

– За четыре тысячи? Просто раздеться – и всё?! – уточнили девушки из баз. – Да, фигня вопрос!

Профессиональные грешницы стали томно оголяться в кадре.

– За плюс четыре тысячи – мы и сами так можем! – узнав про гонорар, занервничали актрисы и потеснили конкуренток со съемочной площадки.

– Детективный сериал, конечно, дал сильный эротический крен, – рассказывал приятель. – Зато рейтинг вырос как на дрожжах.

– И? – спрашиваю я.

– Проект закрыли как несоответствующий концепции канала, – ругался друг. – То ли скрепы у них там затрещали, то ли еще какой разгул духовности случился.

– А что продюсер?

– Вздыхает, говорит, что мир – это боль.

Кино и немцы

– А где немцы? – громко спросил я старшего брата, когда он привел меня в кинотеатр смотреть фильм про советских десантников.

На экране бегали люди в форме, махали руками, что-то кричали, а я не понимал, зачем это, если немцев нет.

– Тише! Это не про немцев, – сердито шептал Вовка.

– Гестаповцы? – обрадовался я, увидев морских пехотинцев в черной форме.

– Нет, – сказал он уже зло. – Это учения. Понял?

– Понял, – сказал я, но на самом деле не понял.

Офицеры сидели за картой, тыкали куда-то пальцами.

– Они на немцев пойдут? – радостно спросил я.

– Нет! – сказал Вовка.

– А когда будут немцы?

– Никогда! Отстань! – зашипел он и чуть не дал подзатыльник.

Я испугался, обиделся и стал молча смотреть. Танки едут, самолеты летят, корабли плывут. Красиво. Но зачем все это, если немцев нет?

Я решил, что они появятся неожиданно. Из-за угла или из самолета выскочат. Но немцев все не было, а у меня заболел живот.

Потом показали, как солдаты прыгали с парашютами. Их было так много, что небо стало черным.

Один такой в тельняшке и в берете приземлился и схватил другого за горло. А тот, тоже наш, глаза выпучил и прохрипел:

– Врешь, не возьмешь!

У меня все закружилось, экран поплыл. Изнутри живота что-то пошло вверх.

Я держал это как мог, но меня вырвало.

Не потому что кино. Потому что изюм.

Дома перед кино я нашел изюм в шкафу, его привез дедушка из Чарджоу. И пока никто не видел, ел его полными горстями прямо немытым. Мне было так вкусно, что я не мог остановиться.

Это мы потом узнали, вместе с мамой.

А пока я сижу перед большим экраном, музыка гремит, солдаты кричат, а я подставляю руки, чтобы не испачкать пол.

Я запомнил это «Врешь, не возьмешь!» и тоже как мог не сдавался, пытался удержать все в ладонях лодочкой. Но в руки не влезло. Ни в первый раз, ни во второй.

Когда Вовка стал тащить меня к выходу, я показал ему ладошки и прошептал:

– Вовка, а это куда?

– Брось, – сказал он каким-то не своим голосом.

Рвота была теплая и мягкая, и даже жалко было бросать. Но я послушался брата – и стало легче.

Брат отвел меня в туалет, стал меня отмывать, потому что я весь перепачкался.

Через некоторое время я был чистый, пустой и снова готов смотреть кино.

Но Вовка и билетерша решили, что я болен, и брат повел меня домой.

Перед тем как уйти, я слышал, как она сказала Вовке:

– Приходи потом, я тебя проведу без билета.

Я чуть не заплакал. Я понял, что теперь я точно не увижу настоящей битвы с немцами.

Мы шли из кинотеатра домой через весь город.

У меня кружилась голова, и я был слабый, как раненый герой.

На улице была весна, солнце, кричали чайки. Старший брат держал меня за руку, и мне от этого становилось спокойно, как будто все налаживалось.