Молчаливый

- ОТЧЕГО на фестивале вы показываете старый спектакль?

- У меня всего два спектакля, один из них я и показываю (смеется). Мне предложили сыграть "Фро" еще раз, и я был счастлив, поскольку он не так уж и часто игрался. И, видимо, не будет часто играться. Мы показываем его в основном на фестивалях, а делать его репертуарным спектаклем какого-то театра мне кажется не очень интересным. В его создании принимали участие несколько человек, и без них спектакля не будет. А прийти в какой-то театр и сказать: "Вот там будут все эти люди" - невозможно.

- А что мешает всех этих людей собрать и сделать свой собственный театр. Соорудить такой новый "Современник"?

- Я не думаю, что надо срочно что-то организовывать. Меня вполне устраивает ситуация приглашенного режиссера. Чтобы получился свой театр, нужно стечение множества причин и обстоятельств. И это еще очень слабо сказано. Кроме того, в отличие от 60-х годов сегодня время очень другое. Много других сложностей для существования.

- Деньги?

- Да, деньги, помещение. Мне кажется, что в данной ситуации уже не режиссер главный человек, а продюсер. Если бы я что-то понимал в этой технологии, может быть, что-нибудь и сделал. Но, честно говоря, я в нее не вникаю.

- На ваш взгляд, фестиваль организован по какому-то поколенческому принципу. И вообще вы ощущаете свое поколение?

- Я по поводу поколения ничего не могу сказать. Как любая классификация это вещь скорее внешняя, чем внутренняя. Лучше всего по поводу поколения недавно написал литовский режиссер Оскарас Коршуновас. "Мы все - поколение Исаака" - что-то в этом роде. То есть мы люди, которые с завязанными глазами идут неизвестно куда и не знают, чего им ожидать от завтрашнего дня. Можно, конечно, сказать, что это поколение построило свою жизненную позицию на отрицании прежних идеалов. Но у меня как-то нет никаких идеалов, и поэтому нечего отрицать. Создавать новые, конечно, нужно, но... не знаю. Мне вот тут недавно предложили написать манифест. И я как-то задумался. Ведь декларировать можно одни вещи, а своими поступками доказывать совершенно другие. Поэтому мне кажется, что манифест сам создастся из моих спектаклей.

- У вас в самом деле есть ощущение, что кто-то ведет за руку в неизвестном направлении?

- Я думаю, у каждого сегодня есть такое ощущение. Мы все смотрим телевизор и не знаем, что там произойдет. Я понимаю, что это банально, наверное┘ Но я, например, не могу сказать, что сегодня хорошо, что плохо, что черное, что белое.

- Вы сказали недавно, что когда придумаете, как делать спектакли, то перестанете этим заниматься.

- Одно дело, когда ты понимаешь, как сделать конкретный спектакль. И совсем другое - когда ты понимаешь технологию. Для кого-то это самое начало, для меня исходя из моего предыдущего опыта - конец. Узнав что-то, я теряю к этому интерес, потому что есть еще много вещей в мире, которые я не знаю и не умею делать. Я вот фотографией занимаюсь (смотрит в объектив), но не могу сказать, что блестящий фотограф. Не знаю... литература, музыка. Просто жизнь - тоже интересная штука.

- Каким образом вас пригласили ставить в Театре имени Вахтангова?

- Сперва "Фро" посмотрел директор театра Сосновский, потом Михаил Александрович Ульянов. И вот меня пригласили в театр, предложили поговорить о том, что это может быть, и пришли к варианту "Сказки" Набокова.

- Почему "Сказка"?

- Дело в том, что мне практически дали карт-бланш: выдумывай что хочешь и приноси - посмотрим. А сама идея у меня появилась давно - года два назад. "Сказка" - это ранняя проза, и, говорят, не самая удачная. Набоков, когда сам ее переводил на английский язык лет двадцать спустя, сказал что-то вроде: "Такая интересная тема и так слабо разработана". Но каким-то удивительным образом тут он прошелся по всем своим будущим темам. Там, например, есть эпизод, откуда впоследствии появилась "Лолита". У самого Набокова есть такое выражение "ублюдок фантазии". Так вот "Сказка" - это и есть такой ублюдок фантазии.

- Тяготение к ранней прозе, к ранним периодам классиков - это такое воплощение собственного переходного периода. И вообще почему проза, а не драматургия?

- Я не знаю почему, но очень многие сегодня тяготеют к тридцатым годам. В театре и в кино. Я не готов проводить какие-то параллели. Я выбираю прозу потому, что она предоставляет неограниченные возможности, там нет четкой драматургической структуры. С одной стороны, это усложняет работу. С другой - делает ее интересней, ведь ничего не нужно разрушать. Надо только создавать.

- А нет ощущения, что надо ставить пьесы молодых драматургов - своих современников?

- Я очень не люблю это слово "надо". Вот я беру в руки современную пьесу и знаю, что ее надо прочитать только потому, что она написана три дня назад. Да, я очень часто слышу, что развитие театра связано с развитием драматургии. Но ведь и Някрошюс, и Коршуновас ставят классику. Кроме того, еще столько нетронутого, непроработанного материала. И еще, мне кажется, что проблема современной драматургии в том, что у нее нет дистанции. Написана масса пьес, но неясен угол преломления. Такой угол был у Садур, у Мухиной. А дальше возникла такая игра в литературу. На мой взгляд, Набоков это делает гораздо лучше. И вообще, понимаете, ведь должна быть интересная пьеса. То есть пьеса, которая интересна мне. Какой-то текст может быть неинтересен мне, но отразится в другом человеке, и получится хороший спектакль. Я пока не нашел ничего для себя. Есть много интересных вещей, но этого мало, чтобы сделать спектакль. Может быть, что-то возникнет.

- То есть современное слово для вас не так уж важно. Но ведь оно формирует историю. В нем отражен тот миг, в котором мы живем сейчас. Хотя, с другой стороны, в театре, наверное, нет истории.

- Мне кажется, что истории вообще нет. И уж совсем непонятно, что такое ее современный этап. Тем более в театре. Это что, социальные проблемы? Документальный театр? Вербатим? Честно говоря, я не очень понимаю, что такое социальная проблема: бомжи, Чечня, дети-сироты. А я вот предложил написать пьесу под названием "Пыль" о женщинах-библиотекарях. Проблема не в теме, а во взгляде.

- И каков ваш взгляд?

- Я пытаюсь сформировать другой театральный язык. Не язык пантомимы, не язык жеста, а язык с минимальным использованием слов. Тут я совершенно согласен с Аллой Сигаловой - в движении меньше лжи. Движение более ясно и более просто. Оно не более понятно, но более внятно, чем слово. Для меня это проще. Вот если бы возникло сейчас предложение сделать "Вишневый сад", я бы последний акт сделал без слов.