О наказании

На скромном актерском банкете, который состоялся после "Преступления и наказания" на экспериментальной Новой сцене МХАТа, режиссер спектакля Елена Невежина вспомнила, что премьера совпала - день в день - со школьным выпускным вечером. И не преминула заметить, что жанр спектакля обозначен как "сочинение по роману", а "Преступление и наказание" как раз произведение из школьной программы.

"Сочинение по роману" - не пьеса, не свободное переложение. Оставив "за бортом" своей композиции добрую половину, если не две трети романа, Елена Невежина не вольна в трактовке героев, не переиначивает сюжет. Она "ужимает" роман, выводя за скобки многих важных для повествования героев, ограничивает действие несколькими центральными сценами, которые можно определить как "Раскольников и┘". Режиссера, молодого, но уже известного, а по нынешним временам и знаменитого спектаклями в "Сатириконе" и "Табакерке", Елену Невежину интересует все, что случается "после" - после преступления. Следовательно, выбирается все, что относится к Раскольникову: "Раскольников и Разумихин", "Раскольников и Порфирий Петрович", "Раскольников с сестрой и матерью", "Раскольников и Соня".

Спектакль начинается выходом Раскольникова (актер театра "Мастерская Петра Фоменко" Евгений Цыганов). В длиннополом темно-коричневом кожаном пальто, в шляпе с опущенными полями, он выходит на сцену "без лица", почти целиком скрытого под шляпой и тенью от шляпы, в которой прячутся глаза. Без шляпы он все равно будет смотреть исподлобья, из-под бровей или блаженной улыбкой скрывать естественное, спокойное выражение своего лица. Выражение, которое осталось по ту сторону преступления.

В новом спектакле преступление происходит до начала, до первого появления Раскольникова. Убийство уже случилось, и три часа сценического времени посвящены страданию Раскольникова, не раскаянию, а именно страданию. Не преступлению, а наказанию, и в этом смысле "сочинение" Невежиной как будто противостоит, спорит со спектаклями "о преступлении", вышедшими в конце 80 - начале 90-х (спектакль Михаила Мокеева так и назывался - "О преступлении"), где увлеченно описывались приготовления к убийству и живописалось убийство, а наказание сводилось к игре ума, состязанию интеллектов. И Раскольников проигрывал лишь потому, что не выдерживали нервы.

Раскольников Евгения Цыганова - подлинное открытие. Длинный нос, спутавшиеся волосы, - он кажется временами забавным и даже готовым к веселью, когда, если можно так сказать, "край улыбки" искривляет губы. Но под влиянием случайного слова, которое срабатывает как пароль, он готов совершенно провалиться в озлобленное безумие. А это состояние "злого человека" сменяется улыбчивым блаженным ликом┘

Глаза Раскольникова своей подвижностью, склонностью к мгновенным, секундным переменам подобны самой петербургской погоде. Но все перемены не изменяют общей болезненности взгляда, не позволяют скрыть беспокойную работу мозга, где все время переваривается, перемалывается какая-то одна-единственная мысль или забота, мешающая ему думать о другом, говорить о другом, не дающая расслабиться. Убить смог, перешагнуть - не сумел┘

Такой непременно должен был вызвать подозрения профессионала, "физиогномиста" Порфирия Петровича (Андрей Ильин). "Ну, а уж если бы я и убил, то об этом бы вам не сказал", - провозглашает Раскольников и тут же зажмуривается, пряча уже в эти минуты - в минуты первой встречи - затравленные глаза. Уже при первом знакомстве следователь не в силах отказаться от казенной привычки и, обращая внимание на бледность Раскольникова, резко поворачивает лампу и подносит к самому лицу гостя.

В новом спектакле следователь - он же и судебный эксперт, он же и секретный полицейский чиновник: сначала прошмыгивает серой мышкой в неприметном черном беретике и плаще, потом выходит навстречу Разумихину и Раскольникову в ярком восточном халате и востроносых восточных туфлях с колбами и пробирками в руках, демонстрируя нехитрые химические реакции. А под конец, для решительного разговора, приходит к Родиону Романовичу с портфелем "для секретных бумаг", с местом для сургуча и печати.

Новая сцена Художественного театра не позволяет особенно развернуться режиссерской фантазии. С другой стороны, она как будто специально придумана, чтобы поставить здесь "Преступление и наказание", причем в полном соответствии со взглядами Бахтина, называвшего Достоевского писателем прихожих, узких лестничных пролетов, тесного замкнутого пространства. Новая сцена - продолговатая, узкая, похожая одновременно на пенал и на гроб, с которыми сравнивают убогое жилье Раскольникова. Повернуться негде, мизансцены, неминуемо фронтальные, выстраиваются "глаза в глаза", "на зрителя".

В спектакле Невежиной несколько удачно сыгранных ролей, вернее сказать - удачных распределений: мать Раскольникова, Пульхерию Александровну, играет Наталья Кочетова, в прошлом актриса Театра армии, там, на армейской сцене, замечательно игравшая Кассандру в спектакле Петера Штайна "Орестея". Елена Панова (Соня Мармеладова), оказывается, занята уже в нескольких спектаклях МХАТа, но здесь впервые получила настоящую, серьезную роль, обнаружила настоящий трагический темперамент. Способность к этой роли - необходимые чистоту и готовность к страданию.

Нынешние показы правильнее всего было бы назвать предпремьерными, а в этих первых откликах - писать и говорить более о потенциальных возможностях спектакля, нежели об уже свершившейся премьере. В "Преступлении и наказании" Елены Невежиной замечательно звучит гениальный текст Достоевского, режиссер дает ему "развернуться", позволяя заметить не только драматическое, трагическое, но и юмор Достоевского, который заставляет Раскольникова страдать, мучиться, но одновременно и подмигивает, и посмеивается над ним. И провоцирует новые шутки: прощаясь и предупреждая Раскольникова от "фантастических способов", следователь распахивает портфель и оставляет на всякий случай бумажку - для соответствующей записки.

Говоря о потенциальных возможностях, я имею в виду, что в спектакле пока, кажется, многовато подпорок и бутафории, ощущается некоторый недостаток тишины, а равно - слов и пауз, лишенных обыгрывания, то есть жестикуляции, поворотов, какого-то кружения и пр. Движений больше, чем требует и без того выразительное слово, к которому режиссер временами как будто теряет вдруг доверие. Все вместе пока оставляет ощущение незалитой формы, еще не обжитого, но уже обставленного (и даже с некоторым избытком) жилья. И не привыкшие к новому пространству жильцы ходят пока неуверенно, на ощупь.