Хорошо в лесу!

Дмитрию Назарову темперамента не занимать. Сцена из спектакля «Лес».
Фото Натальи Преображенской (НГ-фото)

Надо видеть этот «Лес».

«Лес» в постановке Кирилла Серебренникова – лучшее, что можно было увидеть в этом сезоне. Представляете себе: Счастливцев (Авангард Леонтьев) выходит с тремя металлическими сетками для яиц, где у него лежат какие-то советские пьесы, в очках, заклеенных на переносице и перевязанных резиночкой, которая взъерошивает редкую поросль на затылке. А маленькую эспаньолку срывает с подбородка по первому требованию Несчастливцева (Дмитрий Назаров). Бутафория, брат! А купец Восьмибратов (Александр Мохов), являясь свататься, приводит с собой детский хор «Восход» – человек тридцать: «Заповедный напев, заповедная даль, свет хрустальной зари – свет, над миром встающий┘»

Вместо леса в спектакле – фотообои (сценография Николая Симонова), и встречаются братья-актеры не на поляне, а в вокзальном буфете, где за стойкой с разговорами-воспоминаниями пропускают десяток кружек пива, а мимо – командировочные, командировочные┘ И когда рассказывает Счастливцев про житье у родственников и доходит до страшной мысли, знаменитый вопрос «Не удавиться ли мне?» красной неоновой лентой загорается над их головами. Собираясь к тетке, Несчастливцев меняет парусиновые штаны на костюм с галстуком (костюмы Евгении Панфиловой и Кирилла Серебренникова). А кресла в доме Гурмыжской (Наталья Тенякова) – из чешского гарнитура конца 60-х, и большая, на высоких ножках радиола – примерно тех же лет. Поражаясь деньгам, которые хранит Гурмыжская, Несчастливцев достает из ее шкатулки не золото, а сберкнижки.

Веселый вышел спектакль, причем веселье Серебренников извлекает из текста, а несоответствия картинки со словами Островского только усиливают комизм. Скажем, в спектакле Гурмыжская – взрослее положенных Островским лет, а Улита (Евгения Добровольская), напротив, моложе. Что же противоестественного в том, что собравшаяся замуж Гурмыжская называет себя ровесницей Улиты? А та, желая подсластить пилюлю и – «по Островскому», вступает в спор: вы – моложе┘ Еще смешнее.

Как хорош Назаров: здесь он – наконец! – получает свое, играет свое, во всю широту своей русской натуры – какой голос! Какой темперамент, кажется, чуть что не по нему – дом разнесет.

Как хороша Тенякова! Как бесстрашна, как экстремальна, с какой готовностью идет на все режиссерские провокации. А Кира Головко, которая – чтоб не пытаться сосчитать ее возраст, сошлемся на другую дату, из программки: в труппу Художественного театра она пришла в 1938 году. И, невзирая на зрелость, хулиганящая заодно с остальными, находя особое удовольствие в том, что в ее игре нет ни академической чопорности, ни почтения к выцветшим теням.

Из программки можно узнать, что создатели спектакля посвящают свою интерпретацию «Леса» «Советскому Театру и Всеволоду Мейерхольду». С Мейерхольдом – понятно: в середине 20-х он поставил «Лес», где своеволия тоже было немало. Охваченная чувством, Аксюша хваталась за веревку и начинала кружить, отрываясь ногами от земли. Был такой аттракцион – назывался «гигантские шаги». У Серебренникова Аксюша тоже поднимается над сценой, с крыльями за спиной. Собравшись в актрисы, на вопрос «Едешь?» отвечает мгновенно разученной актерской скороговоркой: «Еду я по выбоинам, с выбоин не выеду я».

Что касается советского театра, то, справедливости ради, цитат, в кавычках и без, в спектакле – пруд пруди, причем заимствует Серебренников весело, без мучительной рефлексии (но не без затей!) и не только из советского театра: скажем, две горничные, крупнокалиберные тетки, в крахмальных наколках и белых фартуках только что украшали «Ревизор» Херманиса, а яркий свет люминесцентных ламп в последнее время стал общим местом актуальных театральных художников, хотя уместен был в спектаклях Марталера┘

В «Лесе», где речь – о веселом, всепобеждающем театре и вольном актерстве, к слову и впору все, этой «безразмерной» пьесе все – к лицу. Перефразируя революционного классика, всякое хулиганство лишь тогда чего-нибудь стоит, когда умеет себя защитить. С которым не поспоришь. А спорить с Серебренниковым – не хочется. Он прав. Почти во всем прав. Как «божок воспоминаний с ликом старьевщика», он каждой вещи в конце концов находит свое место и хорошего хозяина.

А детский хор? Бедные дети, которым приходится досиживать до конца, то есть почти до одиннадцати! Но – не поспоришь – спектакль много бы потерял без их финального выхода. И об этом выходе хочется сказать особо и особо за него поблагодарить.

Когда Буланов (удачно дебютировавший на мхатовской сцене Юрий Чурсин) женится, а Гурмыжская соответственно выходит замуж, она появляется в лакированных сапогах выше колена и коротком белом платье, он – в строгом костюме. Подходит к микрофону и говорит – то, что ему полагается. Гурмыжская советовала ему остепениться, и в голосе Буланова появляются металлические нотки, речь движется знакомыми короткими «перебежками», с интонациями, памятными публике по недавнему трехчасовому общению с журналистским сообществом┘ А тут еще хор – строится и запевает «Беловежскую пущу».

Для МХТ, который не спешит снимать с программок и афиш эмблему ЮКОСа, эта невинная забава превратилась в гражданский поступок. Зал мгновенно «расшифровал» все намеки и принялся аплодировать с таким воодушевлением, что аплодисменты едва не сорвали продолжение спектакля.

Далее можно было бы изложить список недостатков. Но «Лес» доставляет так много удовольствия, что разговор о недостатках Серебренникова хочется отставить до худших времен.