Игра в оперу

Что может быть естественнее, чем итальянцы, поющие оперу? Правда, на сей раз «Так поступают все» Моцарта в Москву привезли не оперные певцы, а труппа драматического «Пикколо театро ди Милано», основанного легендарным режиссером Джорджо Стрелером. Место действия – Малый театр, чье название Стрелер в точности повторил 60 лет назад, основывая свой коллектив (в переводе с итальянского «piccolo», как известно, означает «маленький»), повод для нынешних гастролей – открытие Международного фестиваля театров стран Европы. Именно на сцене Малого театра в 1879 году состоялась премьера самой известной в мире русской оперы – «Евгений Онегин» Чайковского.

Стрелер, вошедший в историю прежде всего как драматический режиссер, поставил около 40 опер в Ла Скала, Флоренции, Венеции, Париже, Зальцбурге и других городах. Его любимым автором был Моцарт, и именно «Так поступают все» режиссер выбрал для открытия новой сцены «Пикколо театро» в начале 1998 года. Однако незадолго до премьеры Стрелер умер, и этот последний спектакль мастера является для итальянского и мирового театра такой же святыней, как для русского – «Принцесса Турандот», сыгранная впервые после смерти Вахтангова.

Но не только это обеспечивает жгучий интерес публики. Главное – особая стрелеровская интонация спектакля, внешне столь же непритязательного, как и его сюжет, однако построенного на тончайшей стилистической и жанровой игре.

Вообще слово «игра» – ключевое по отношению к этой постановке. Самое очевидное – игра в оперу драматических артистов, которые тонко чувствуют меру условности, то вживаясь в маску персонажа, то выглядывая из-за нее. С вокальными задачами актеры Стрелера справляются вполне профессионально, хотя и на разном уровне (наиболее убедительны Фьерелла Бурато в роли Фьордилиджи и Марк Мильхофер в роли Феррандо), демонстрируя класс прежде всего в сложнейших ансамблях. Некоторые изъяны техники заметны лишь в комических скороговорках, которыми эта опера Моцарта, впрочем, не слишком насыщена. А в целом же под управлением одержимого партитурой молодого дирижера Джузеппе Да Мальфа (которому в итоге удалось расшевелить и подчинить темпоритму спектакля весьма инертный поначалу оркестр Малого театра, расширенный за счет музыкантов из «Геликон-Оперы» и других коллективов) артисты ведут спектакль так, словно всю жизнь пели на оперной сцене.

Другой аспект игры – это постоянное общение актеров с залом, вовлекающее публику в действие то в роли соучастника веселого розыгрыша, то друга, призванного сострадать и утешать, то беспристрастного судьи. Неспроста последняя мизансценическая точка спектакля – актеры, застывшие лицом в зал в вопрошающих позах, предлагающие зрителям самим разобраться и оценить то, что они увидели.

Наконец, самый тонкий и важный пласт игры – это плавное перетекание действия из одного жанра в другой и обратно. В этом смысле один из главных героев спектакля – время, выражаемое светом. Если под лучами ласкового неаполитанского солнца верность героинь оперы своим женихам казалась незыблемой, то с наступлением сумерек, при свете луны, свечей и разноцветных фонариков сказочного корабля, на котором приплыли загадочные и прекрасные пришельцы (на самом деле те же женихи, переодетые в восточные наряды), любовь к ушедшим на мнимую войну возлюбленным забывается настолько, что женщины готовы выйти замуж за тех, о чьем существовании несколько часов назад даже не подозревали! Здесь-то и начинается великий Стрелер, вовлекающий почти картонные вроде бы персонажи в водоворот подлинных человеческих страстей – искушения, колебания, измены, отчаяния, раскаяния, сталкивающий действие с проторенной комической дорожки в сторону драматизма, а то и трагизма. Тот же жанровый поворот – суть его гениальной постановки «Великой магии» Эдуардо Де Филиппо, он же заметен в «Острове рабов» Мариво, других легендарных спектаклях.

Но в тот самый момент, когда зритель уже готов погрузиться в пучину страданий героев, режиссер едва заметными штрихами возвращает оперу в комическое русло, направляя действие к счастливой развязке. Впрочем, потрясения, испытанные персонажами, а вместе с ними и публикой, никуда не исчезают, оставляя горькое чувство несовершенства окружающего нас мира, смешанное с восхищением его хрупкой красотой.