Ася Кравченко В понедельник в Центре драматургии и режиссуры в последний раз сыграли «Пластилин», первый спектакль Кирилла Серебренникова, поставленный им в Москве. Прощание со спектаклями превращается в традицию: в этом сезоне уже простились с «Кислородом», а во вторник в последний раз сыграли спектакль Михаила Угарова «Потрясенная Татьяна».
Поставленный в 2001 году «Пластилин» стал безусловным событием. Пьеса Василия Сигарева – одного из самых талантливых молодых драматургов, тогда еще никому не известного, и режиссура Кирилла Серебренникова, этим спектаклем заявившего о себе как об одном из самых талантливых молодых режиссеров, все шесть лет обеспечивали аншлаги и неизменно делили зал на восторженных поклонников и тех, кто спектакль категорически не принимает.
За шесть лет спектакль, кажется, не изменился: ни по темпу, ни по ритму, ни по силе воздействия. Лишь на голову вырос актер, играющий умершего Спиру.
До Сигарева о подростках так не писал никто. Хотя пьеса о том, что, казалось бы, лежит на поверхности: о противоестественном сочетании интереса к низменной, грубой сексуальности и возвышенной жажде любви.
До Серебренникова так никто не ставил.
Вслед за драматургом режиссер возвращает зрителя в тот дискомфортный период, через который проходят абсолютно все и который, взрослея, стараются забыть, как гадкий сон. Сон, в котором «взрослое» – риск, порнуха, тюремная романтика – обладает жуткой привлекательностью, в котором уродливые, монструозные тетки кажутся┘ женщинами – «загадочными созданиями». И потому подросток (а с ним и зритель) видит в первую очередь то, что его волнует, например женскую грудь (лифчики надеты поверх костюмов). А одна из комичнейших сцен одновременно очень точна – монстр-учительница (Виталий Хаев) заходит в мужской туалет и требует, чтобы подростки повернулись к ней лицом. Главный герой, приставив огромный пластилиновый член, поворачивается, и училка падает в обморок. И два мальчика┘ с интересом разглядывают «женское» тело.
Серебренников будто заимствует противоречия подростков и делает их принципом режиссуры. Жуткое и комическое, низменное и святое не просто сосуществуют, но переплетаются и выливаются в жесткое, но очень точное по смыслу действо. Серебренников утрирует столкновение, иллюстрирует его в некоторых сценах совершенно не сочетаемыми жанрами – трагедией и┘ стебом. Но именно в этих сценах – наивысшие точки напряжения.
Вот бабушке сообщают об отчислении внука из школы. Учительница, директор – два фарсовых персонажа, и бабушка – героиня вневременной трагедии (мгновенно набирающая высоту Марина Голуб) – два мира, которые не могут сосуществовать, и все-таки умещаются в одном-единственном человеке – Максиме (Андрей Кузичев).
Сюжетный конфликт эхом поддерживается звуком и пластикой. Музыка Прокофьева и Хачатуряна сосуществует со скрежетом и свистом (музыка – В.Панков), позы, величественный танец античной трагедии уживаются с бытовой пластикой и приблатненными жестами (пластика – Альберт Альберт).
Едва Максим выходит на авансцену в толстовке с мишенью на груди, мы понимаем, что ему одному не справиться с тем, что происходит в нем самом, и с теми ситуациями, которые он на себя навлекает. Ситуации, которые не оставляют места ни любви, ни нежности. Не случайно настоящее и высокое (смерть и любовь) в спектакле не проходят в дверь – их спускают подъемным краном. И только когда умершая Ба зовет героя:
– Максим, иди домой!
Он идет и наконец находит то, что давно ищет.
22 января в Музее Высоцкого «Пластилин» играли, как говорят, в последний раз. Очередной раз в последний раз?
