Инна Безирганова
Герои Пушкина на тбилисской сцене и вправду больше похожи на матрешек.
Фото автора
Тбилисский драматический театр имени К.Марджанишвили вновь обратился к русской классике. На этой сцене идут целых три спектакля по Чехову, а вот молодой режиссер Ирина Гачечиладзе, выпускница Российской академии театрального искусства, учившаяся у Дмитрия Бертмана, решила «замахнуться» на Александра Сергеевича Пушкина, а именно на «Евгения Онегина».
Ирина Гачечиладзе уже успела заявить о себе авангардной и довольно скандальной постановкой оперы «Дон Жуан» В.А.Моцарта на сцене Армянского академического театра оперы и балета имени А.Спендиарова. И вот новая, тоже нетрадиционная работа.
Конечно, сама попытка перенести на грузинскую сцену такое сложное произведение, названное некогда «энциклопедией русской жизни», вызывает уважение. Хотя и с этим уважением не просто было воспринять трактовку Ирины Гачечиладзе.
Хрестоматийного, знакомого «Евгения Онегина» тут нет и в помине. Но режиссер, это видно, к тому и не стремилась. Ирина Гачечиладзе преподнесла публике театральный продукт «а-ля рюс».
Тут присутствует весь антураж «русскости» – народные песни, пляски – даже Онегин (Димитрий Татишвили) пускается в пляс с Ольгой (Лела Мебуришвили). Красочные костюмы стилизованы под матрешек (художник-постановщик все та же Ирина Гачечиладзе), необычные парики изготовлены из вязальных ниток, – особенно эффектен яркий парик Татьяны Лариной – роскошная красно-рыжая коса. В финале ее малиновый берет («Кто там, в малиновом берете?») близок по стилю и колориту ее столь же экзотическому костюму. Костюмы определяют пластику актеров, их своеобразную «семенящую» походку. Что делает персонажей похожими на кукол┘
«Костюмы несколько ограничивают движения актера на сцене – «говорящими» и «действенными» становятся лицо и руки, – поясняет Ирина Гачечиладзе. – Возникает другой тип актерского существования на сцене, а значит – другой театр, новая пластика. Форма матрешки вообще дает простор для творчества – она объемна и позволяет творить искусство. И рождается художественное полотно. Так, на подолах платьев героинь зритель может разглядеть цветы в горшках, разноцветную кухонную утварь или шерстяные клубки┘ В нашем спектакле как будто нет декорации, а на самом деле элементы сценографии включают сами костюмы. На платье Лариной даже обозначено кресло-качалка.
Есть у нас еще и «звуковая» декорация – нет окна, но мы слышим, как оно открывается. То есть окно предполагается, но физически его нет. Так же мы ощущаем птиц, зимний лес┘ Звуки позволяют нам представить несуществующую сценографию».
В таком пряничном декоре разыгрывается фабула великого романа. Мигает видеопроектор, и на авансцену выходит Евгений Онегин. Он словно рождается тут же, на наших глазах – из прихотливой фантазии создателей спектакля. И, наверное, поэтому имеет мало общего с привычным представлением об Онегине.
Спектакль марджановцев – это только некое прикосновение к роману, разумеется, не сводимому к простой фабуле. Однако пушкинский гений в спектакле все-таки пробивается – в текстах, проявляется он и в образе забавного персонажа – Кота ученого (по желанию режиссера-постановщика он введен в спектакль), читающего стихи Пушкина на языке оригинала. Этот лукавый, мудрый малый (отмечу работу актера Ираклия Чолокашвили) комментирует и эмоционально оценивает перипетии сюжета, переживания Онегина, Татьяны Лариной, Ленского – самыми популярными стихами Александра Сергеевича («Медлительно влекутся дни мои», «Что дружба? Легкий пыл похмелья», «Я вас люблю┘», «Не дай мне Бог сойти с ума» и другие)┘ За Котом ученым, что вполне очевидно, – поэт, с его иронией и самоиронией, печалью и радостью.
В соседстве с Котом ученым несколько иначе воспринимаются и герои «Евгения Онегина», их монологи. Возникает своего рода перекличка, диалог между различными текстами – в оригинале и в переводе, создается новый объем поэзии Пушкина. Таким образом, марджановцы осуществили двуязычный театральный проект. И сей гибрид не кажется противоестественным.
Тбилиси
