Григорий Заславский
Настоящая подводная лодка выплыла на сцену в премьере «Горячего сердца» Фото РИА Новости
«Горячее сердце» – от этого никуда не уйдешь – одна из самых известных пьес Островского. К примеру, Парашу в разные годы играла Мария Николаевна Ермолова, Савина, потом – Еланская, Тарасова. Этого, правда, никто не видел и почти никто не помнит. Еще у Островского, все знают, в трех пьесах – про актеров. «Горячего сердца» в этом списке нет. Режиссер Егор Перегудов, конечно, зная о том, как Островский любил актеров, это упущение исправил: в его спектакле все начинается не с диалога приказчиков, не с выхода осоловевшего, с похмелья, по всему видно, купца Курослепова, а с появления другого барина, у Островского на сцене не появляющегося, барина, как сказано в программке, «помешанного от театру». Он собирается этот самый театр продать. Сцена в этот момент скрыта кирпичной кладкой и вот, когда эта вступительная речь-предуведомление произнесена, следует удар, и кирпичи сыплются с грохотом вниз. Первые три ряда освобождены, вернее, вдобавок к зрительским креслам выстроено еще три ряда для удобства будущих покупателей этого провинциального театра. Ну и начинается настоящий тиятр или даже киятр. Игра – с перегибами, с избытком, выше рисочки, но, как говорится, не переливая через край.
Сказав о кирпичах, уже надо назвать художника спектакля Владимира Арефьева, который тут стал соавтором постановщика, в «Ленкоме» для Олега Шейнциса Захаров даже придумал специальное название – режиссер-сценограф.
Когда на сцену выходит в страшном, тяжелейшем состоянии купец Курослепов (Василий Мищенко), в доме которого обнаружилась страшная пропажа – две тысячи рублей пропало, вспоминается сразу монолог героя бессмертной поэмы «Москва–Петушки» про тяжелую, очень тяжелую мысль о люстре. Понятно, на кого из классических героев опирался в этих своих размышлениях Веничка Ерофеев. Курослепов мучительно думает про небо: «И с чего это небо валилось? Так вот и валится, так вот и валится…» – и небо в звездах тут же валится на сцену. В зале раздается испуганное «ах!». Чрезвычайно убедительно падает.
Сценографические шуточки и вольности рассыпаны по всему спектаклю. С какою-то купеческой щедростью. Богатый подрядчик Хлынов (Артур Смольянинов), которого упрекают: мол, хватит поливать песок шампанским, «ничего не вырастет», у Островского появляется на лодке, а в «Современнике» – на настоящей подводной лодке, выстроенный по эскизу настоящей старинной подводной лодки, одной из первых. Эффектно! Тут у него – и стол, и дом, тут и гостей принимает. От души, естественно. От всего сердца.
Парашу в спектакле Егора Перегудова играет Светлана Иванова. У режиссера к актрисе, которая до прихода в труппу театра успела прославиться и даже стать одной из новых российских кинозвезд, – как к мандатам, почтенья нету. И водой ее обливают с ног до головы, и лазать по этажам-конструкциям заставляет – актриса справляется со всеми этими трудностями, тяготами и лишениями, которые и у Островского велики, она ж падчерица в родном отцовском доме. Испытания этого «форта Боярд» она проходит, выходя из них победителем.
Но главное – вместе с режиссером они приходят к какому-то новому итогу: плохо, когда правят миром Курослеповы–Аховы, никуда не годится. Островский, известно, не собирался так далеко упекать своих героев, однако цензура сослала их всех в далекий провинциальный Калинов, чтобы не было нежелательных сравнений здешнего Градобоева (Владислав Ветров) с более столичными градоначальниками. Пусть – в Калинове, от которого в какую сторону ни скачи, ни до какой границы не доскачешь. Но и ригоризм Параши до хорошего не доведет. Тут, так счастливо все сошлось и сложилось, выгорает удача, но в жизни, хочешь калиновской, да хоть и столичной, московской – так тоже нельзя.
Новая мораль – важное, но не единственное открытие режиссера, который и сам получает удовольствие от работы с актерами «Современника». И они с удовольствием раскачивают лодку, раздвигая границы игры, благо и у Островского характеры писаны размашистым, широким жестом. Раскачивают, но не переворачиваются.
Образ пьющей и с трудом трезвеющей России в «Горячем сердце», надо сказать, изображен с наглядной убедительностью (как недавно - пьющей Британии в спектакле «Анархия», так что Мищенко в новом спектакле продолжает «тему»): деревянная вышка – то ли лагерная, то ли начали строить памятник, да сгорел, не успели построить, остались одни леса, вышка, с которой правит городом Градобоев, вдруг – под взглядом очередным осоловевшим р-раз, и по-пизански клонится набок. Клонится, но – продолжает стоять. Не падает. Кто-то недавно открыл, что неваляшка и есть самый верный и яркий образ России.
