Марина Гайкович
Леопардовый пиджак Додона намекает на нуворишей 1990-х.
Фото Сергея Досталева предоставлено пресс-службой театра
В Нижнем Новгороде прошла уже третья за сезон оперная премьера – после моцартовской «Так поступают все» и «Золушки» Россини настала очередь последней оперы Римского-Корсакова «Золотой петушок». Столь интенсивно сейчас не работает ни один музыкальный театр, тем более региональный. Ожидается и четвертая – «Сказки Гофмана» Оффенбаха обещаны в мае.
Между тем можно восхищаться количеством новой продукции, разнообразием названий и стилевых векторов (в этом смысле показателен и прошлый сезон, где «Похищение из Сераля» Моцарта шло в ряд с «Любовью д’Артаньяна» Вайнберга и «Евгением Онегиным» Чайковского), но не всегда качеством ее реализации. Разумеется, не каждый новый спектакль должен превосходить предыдущий, и это нормальный процесс: что-то выходит более удачно, что-то менее. В случае же с «Золотым петушком» – судя по полученному результату – кажется, что сам выбор этого сочинения был неверен. Спектакль покажут на фестивале «Болдинская осень», и в год 90-летия театра это очень красивая история: опера по Пушкину, на сюжет сказки, написанной как раз в Болдино. Вместе с этим надо понимать, что «Золотой петушок» Римского-Корсакова не просто «небылица в лицах», как обозначил жанр композитор. Не сказка и даже не сатира на царскую монархию, что не было секретом для современников – цензура не разрешила постановку, что стоило Римскому-Корсакову месяцев, а может, и лет жизни. Его пятнадцатой опере не давали сцену, это усугубило и без того плохое здоровье автора: «Золотой петушок» увидел сцену лишь после его смерти.
Борис Покровский в одном из своих последних интервью, цитируя финал (народ искренне оплакивает Додона, царя-самодура, погубившего все лучшее вокруг себя, не оплакавшего даже своих собственных сыновей), говорит, что это очень страшное и темное произведение. Нужна смелость, чтобы выбрать для постановки «Золотого петушка», особенно сегодня. Как раз смелости руководству театра и не хватило. Ибо спектакль, который поставила, по всей видимости, случайный в опере кинорежиссер Ангелина Никонова, носит диетический, вегетерианский характер. Он и не сатирический, и не страшный – и не смешной, не сказочный. В конце концов, можно было бы сделать спектакль для семейного просмотра – яркий, в хорошем смысле лубочный, изобретательный, словно сошедший с книжных иллюстраций. И тут не случилось: сценография Варвары Тимофеевой (она же автор костюмов) этого не предполагает. Царство Додона выстроено из деревянных зелененьких беседок, увитых плющом, плющ переходит и на костюмы подданных. Сыновья выглядят как коты в сапогах (как раз с книжных иллюстраций) со шпагами. Сам Додон (Виктор Ряузов убедителен в роли старикашки, возомнившего себя пупом земли) лежит на кровати, подножие которой выставлено слитками золота: все это напечатано на клеенке и выглядит комично. Несколько бутафорных слитков все же появляется – их ворует ключница Амелфа (Карина Хэрунц), предварительно развернув рыцарские статуи лицом в стену. Сам Додон постоянно подозревает народ в краже, устраивая выборочную проверку карманов. Это, пожалуй, все, что удается «вытащить» из режиссерской концепции. Чем ближе к концу, тем больше действие становится простым стоянием (хождением) на сцене. Так что подростки с разрешения мамы, которая все же хочет досмотреть до конца (на то есть причины), ставят телефон на низкую яркость и играют в игры.
Звездочет в сером пятнистом плаще с бородой на резинке вообще производит впечатление случайного персонажа – хотя он ключевой (Владимир Куклев героически поет партию два дня подряд)! Шемаханская царица (Галина Круч честно и даже виртуозно исполняет свою партию, но в силу неопытности не добирая энергетически, не манко) надела на голову чалму с мелкими бантиками, как кокетливая домохозяйка после ванны. И ведет себя примерно так же. Хотя сценография предполагает персонажа ядовитого и смертоносного: шатер – паутина, кругом – лес человеческих рук, справа – фигуры братьев, заколовших друг друга.
По залу несется: «В конце будет сюрприз, сюрприз, сюрприз». Так что публика не уходит – и оказывается вознаграждена за терпение.
Дирижер Дмитрий Синьковский в этом спектакле работает с основным оркестром театра – не со своим La Voce Strumentale, который тоже на балансе у театра – и надо сказать, что это очень достойный коллектив. Пусть и были некоторые шероховатости, но впечатление слаженной работы, ансамбля, гибкости – все те качества, которые отличают хорошие оркестры, здесь присутствуют. Сама трактовка, которую предлагает Синьковский, автору этих строк не близка, но ее истоки понятны и с точки зрения другого взгляда на партитуру даже любопытна. Маэстро опирается на те фрагменты партитуры, где Римский-Корсаков обращается к традиции с ее ясными формами. Отсюда – легкий и упругий, скорее моцартовский звук, чем роскошь игры тембров. Известно, что Дмитрий не только скрипач и дирижер, но и блистательный певец, контратенор. В эпилоге он внезапно разворачивается в зал и необыкновенно красиво, даже завораживающе, поет последние фразы Звездочета, и ты понимаешь, что провел последние три часа не зря, что произошла, наконец, встреча с подлинным искусством.
Нижний Новгород – Москва
