Русский человек на Фуэте

ВЫ, НАВЕРНОЕ, долго искали повод предложить Баланчину вместе поработать над книгой?

- Как раз нет. Все произошло случайно. Начал я ее писать после встречи с Баланчиным на Бродвее в 1981 году. До сих пор я помню этот день: я хотел прогуляться и задержался дома, потому что меня задержали по телефону каким-то чрезвычайно занудным разговором. Я помню, что очень нервничал и хотел быстрее уйти из дому. А теперь я очень благодарен этому звонку, потому что если бы не этот звонок, то возможно, что я бы не столкнулся с Баланчиным. Я признал его по фотографии. Потому что накануне в газете New-York Times было помещено его интервью, в котором шла речь о том, что он готовит фестиваль балетов, посвященный Чайковскому. И тогда ему задали вопрос о том, что, вероятно, раз это фестиваль Чайковского, то у этого мероприятия будет романтический уклон. А он сказал, да нет, почему же, Чайковский - это на самом деле очень модерный композитор. И меня это поразило. И именно с этим вопросом я к нему и подошел. Причем поздоровался и сказал "Добрый день, Георгий Мелитонович". И он откликнулся как ни в чем не бывало, как будто каждый день его на Бродвее останавливают и говорят по-русски, хотя в то время на Бродвее русских почти не бывало, не то что в нынешние времена. И мы с ним заговорили о Чайковском. Я стал его расспрашивать. Дело в том, что нас в Советском Союзе учили, что Чайковский - великий реалист, что звучит совершенно бессмысленно, потому что объяснить, что такое реализм в музыке, довольно затруднительно. И он стал говорить, и вдруг посреди разговора - очевидно, мои реплики содержали в себе какое-то понимание - он вдруг говорит: "Ну давайте, напишите об этом деле для фестивального буклета".

- То есть он сам предложил вам сотрудничество┘

- Да, он сам первый предложил. И я был совершенно ошеломлен. Что? Как? О чем? Он говорит: ну вот, мы же с вами сейчас поговорили, вот об этом обо всем и напишите. И исчез в глубине мясной лавочки, там, прямо на Бродвее, куда он направлялся. Он хотел закупить мяса для обеда. Он был великолепный повар. Готовил и приглашал друзей. И вот с этого началось наше сотрудничество. Я действительно такое эссе для фестивального буклета написал, он его опубликовал. Получился шикарный буклет. Потом я написал еще одно эссе для другого фестивального буклета, уже о Стравинском. И в конце концов предложил ему сделать книгу о Чайковском. Причем я знал, что он категорически отказывается от каких бы то ни было интервью.

- Но, конечно же, о нем в Америке уже было всего много написано?

- Да, о нем писали очень много. Он был одной из центральных фигур американского культурного мифа. Когда он умер, то американские газеты, которые очень редко между собой соглашаются, написали, как одна, и New-York Times, и Washington Post - в общем, все центральные газеты написали, что вот умер один из великой троицы, творческий гений ХХ века. Причем двое других были Пикассо и Стравинский. Из троих как раз двое русских. Совсем не слабо. И его репутация до сих пор в Америке

стоит на невероятной высоте. Баланчин там возвышается, просто как Монблан. Он оставил огромный репертуар. Сотни балетов буквально. А давал

он интервью очень редко, неохотно. А уж о том, чтобы

сесть за книжку с кем

бы то ни было, и разговора вообще не было. А это была мечта очень многих американских журналистов. Я знал об этом.

- Как же тогда вам это удалось?

- Я нашел ход заранее. Я сказал ему, что мы напишем книгу, обращенную к детям, причем я ему так сказал: мы напишем очень простую книгу о Чайковском. Мы не будем говорить о вас, Георгий Мелитонович. Мы будем говорить о Чайковском. Причем сделаем такую книгу, которую вам бы хотелось прочесть в юности, когда вы были мальчиком, а такой книги не было. И вот, представьте себе, сказал я ему, что когда-нибудь, через много-много лет, я вам гарантирую, детишки, которые будут жить в балетном интернате, вот эту книжку, если мы с вами ее сделаем, будут класть ее на ночь под подушку. Эти слова - я до сих пор помню, как я ему сказал. И вот это, я думаю, его проняло. Потому что через некоторое время мне отзвонила его секретарша и очень коротко сказала: он согласен.

- Так речь шла о том, чтобы написать книгу именно для русских детей?

- Нет, для любых: и для американских, и для русских. Но вот именно эта деталь, когда я ему напомнил про его детство и про воспитанников петербургской балетной школы, - это было для него основным эмоциональным поводом. Потому что он великолепно говорил по-русски, он продолжал читать русскую литературу, русские стихи, в свои семьдесят с лишним лет он мог декламировать страницами "Горе от ума" наизусть, которые когда-то мальчиком выучил, потому что участвовал в спектакле в Александринском театре. Когда он узнал от меня, что Чайковский сочинял духовную музыку, то очень этим заинтересовался, попросил меня, чтобы я принес ему пластинки. Правда, в следующий раз, когда мы встретились и я спросил его: "Ну как?", он мне коротко ответил: "Не Бах". И на этом все закончилось. Но тем не менее он продолжал жить этой культурой. И тут я ему подвернулся под руку - музыковед из России, говорящий по-русски. И вот мы сделали эту книжку, которую немедленно, конечно, американское издательство схватило. Она вышла в 1985 году, уже после его смерти, к сожалению.

- А вы ее сами переводили или вы говорили с Баланчиным по-английски?

- Нет, мы говорили по-русски. У меня есть переводчица очень хорошая, которая все абсолютно мои книги переводила на английский язык. Она сделала перевод, о котором пресса здесь писала, что даже в английском переводе ощущается принципиально незамысловатая, но элегантная манера речи Баланчина. И издали ее сначала в Нью-Йорке, потом в Лондоне, тоже, конечно, в переводе. И потом по всему миру - в Германии, во Франции, где она, кстати, впервые появилась с предисловием Мориса Бежара. В Италии. Еще на каких-то европейских языках. Даже в Японии. И вот, наконец, российское издание, из-за которого, может быть, в конце концов все и затевалось. Я действительно воображал себе вот этих детишек русских, которые буду ее читать, и мне все это невероятно приятно.

- Как, по вашему мнению, ваша книга будет воспринята в России?

- Я надеюсь, что она войдет органично в русский культурный дискурс, потому что Баланчин - явление в Америке чрезвычайно укоренившееся, а в России он, при том, что уже ведущие театры - Кировский, Мариинский и Большой - ставят его, все-таки он здесь все еще знатный чужестранец. К нему с некоторой опаской подходят. А он, конечно же, является органической частью российской культуры и продолжением великой традиции русского балета. Это продолжение линии Петипа, Фокина. Он от каждого что-то взял и как бы продвинул искусство балета в ХХ век. Мне говорил Натан Мильштейн, великий скрипач, с которым я тоже сделал книгу, кстати, близкий друг Баланчина, он говорил, что Баланчин спас классический балет как серьезное искусство для ХХI века. А имел он в виду то, что Баланчин так резко обновил балет, что сделал его современным искусством и даже дал ему шанс на будущее. Тут есть и еще один аспект. Я просто знаю, что отношение к Чайковскому в России именно потому, что он так заигран, в элитарных кругах скорее ироническое. И в этом смысле эта книга прочищает очки для нового поколения людей, которые хотят что-то узнать о Чайковском. Потому что без Чайковского вообразить себе русскую культуру нельзя, но русская культура настолько логоцентрична, настолько литературоцентрична, что она все время выводит за скобки музыку и балет. А музыка и балет относятся к наивысшим достижениям русской культуры. И что важно, к той части, которая вот сейчас востребована во всем мире. Люди литературные в России на это закрывают глаза.

- Не осталось ли что-нибудь за кадром или, так сказать, за страницами этой книги, то, что вы не рассказали о Баланчине?

- Вы знаете, нет. Книга вобрала в себя почти все. А то, что мне еще хотелось рассказать о Баланчине, - это войдет в предполагаемую мною книгу мемуаров о встречах с великими людьми и в России, и в Америке. Мне в этом смысле повезло совершенно невероятно. Я встречался с Ахматовой, с Шостаковичем, с Бродским. И о них обо всех я напишу книгу. Но я должен сказать, что и в истории культуры Санкт-Петербурга, которая тоже только что вышла в вашем издательстве, там есть большой раздел о Баланчине. И те, кто хочет что-то узнать о Баланчине как о балетмейстере и как о человеке, они могут заглянуть с пользой для себя в эту книгу.

- Когда же вы планируете выпустить мемуары?

- Я пишу чрезвычайно-чрезвычайно медленно. Буквально в час по чайной ложке. И когда такая книга появится - не хочу обманывать ни себя, ни читателей.

Беседовала