Долго и счастливо

- Саша, с наступившим Новым годом. Каковы, как сказал бы наш с вами любимый Юрий Трифонов, "предварительные итоги"?

- У меня три года чудовищных испытаний! Совсем бросил пить. При том, что я очень редко меняю работу, - дважды за полтора года сменил работу. Сменил место жительства - переехал из Москвы в подмосковную деревню. И много чего еще┘ Меня можно показывать студентам, потому что нормальный человек всего этого никогда не выдержит.

- А плюсы есть?

- Есть. Жуткая активизация писания. За два с половиной года я написал большой роман, которой очень неплохо встречен и читателями, и даже критикой, и книгу рассказов, которую на днях закончил и отдал┘

- Куда? Ваше издательство - "Вагриус"?

- Да. Помните: "И пораженья от победы ты сам не должен отличать"? Я не считаю свой последний роман "Все поправимо" намного лучше предыдущих, но он┘ Он имеет успех. Я на трезвую голову стал писать так, что сделался более понятным другим людям. Мое прежнее - это была умелая литература, но в любом случае это была запись алкогольного бреда.

- Никогда бы не подумала. Мне ваш роман "Все поправимо" показался чрезвычайно интересным - и художественно, и социально, и психологически.

- Бывает так: два человека говорят между собой, и один из них, в силу того, что он быстро думает, проскакивает некие логические звенья. Проскакивает - и становится непонятен. Так и я: пока пил, постоянно в своих сочинениях многое проглатывал. Для меня что-то ощутимо с полуслова, а для моего читателя - нет. Вот мы с ним и расходились. А на трезвую голову мы с ним взяли и сошлись.

- Сквозная тема романа "Все поправимо" - это предательство. Предательство как таковое вас вообще волнует. Почему?

- Раньше меня вся эта проблематика не так волновала. А в последнее время я стал если не больше сталкиваться с предательством, то просто отчетливее его замечать. И я решил исследовать это не на понятном мне, заметном материале, а придумать некие ситуации.

Например, всю фабулу детства я придумал. Я действительно из семьи военного инженера. Еврейская семья. Еврейское военное окружение - оно не такое уж банальное. Оно специфическое. Оно мною не придумано. Но коллизия - придумана┘ Ничего похожего. Я придумал коллизии неочевидного (непознаваемого!) предательства. Предательство - вещь метафизическая, когда может быть и непонятно: кто? кого? что?

- Когда вы ощутили себя писателем?

- Писать я всегда писал. Но все мое писание заключалось в довольно умелом складывании слов. Долго ничего по-настоящему не умел. Начинал и бросал. Мне было скучно дописывать. Не любил работать. Был патологически ленивым.

Сейчас-то я очень много работаю - работаю за то, что недоработал в молодости┘ Я вообще поздний. Я ведь сначала был как бы юмористический писатель. "Литературка" - 16-я полоса. Лауреат премии "Золотой теленок"! "Московский комсомолец"┘ Так писать я умел. А серьезно писать? Три страницы, а на большее у меня духу не хватало┘ Мне за те рассказы не стыдно абсолютно. Я их потом собрал в книжку, она при советской власти семь лет пролежала в "Советском писателе", благополучно дожила, ненапечатанная, до перестройки, и я ее сам выкинул. Да. Долго так было: три страницы, ну пять, а на большее меня не хватало.

Правда, я в ранней молодости написал повесть. Я ее недавно нашел. Юношеская, конечно. Но она нестыдно написана. По советским-то временам┘ По-советски писать мне было противно - я всегда был настроен несоветски. Я писать про комсомольские стройки не мог. И потому еще я не рвался в советские писатели┘ Но все-таки эту повесть я написал, было мне лет 27, и я был немножко знаком - по джазовым делам - с Аксеновым. Я его очень люблю, он меня никогда ничему не учил, мы просто дружим много лет. Я Аксенову эту вещь показал. И он мне сказал (я даже запомнил) - ничего особенного: "Никогда не пиши по свежим впечатлениям┘" А у меня там чувства по свежим следам были описаны. И я ничего не стал ни переделывать, ни доделывать┘

Серьезно я стал писать, когда мне надоели фиги в кармане. И я начал писать лютую антисоветчину.

- Многие из нынешних молодых людей вообще не понимают, кто такие стиляги. А вы были стиляга. Как бы вы коротко такому молодому человеку этот феномен объяснили?

- Я был поздний стиляга. Я того поколения, которое Аксенов назвал в повести - "Мой младший брат". Я и есть младший брат настоящих стиляг, но с юности очень тяготел к старшим. Моя компания всегда были люди постарше. Стиляги - люди от 1932-го до 1940 года рождения.

- Какова этимология этого слова? Кто его придумал?

- Придумал крокодильский фельетонист. Это не самоназвание. Самоназвание было чуваки┘ Весь сленг того времени шел от джазовых, точнее ресторанных музыкантов. А к ним очень много слов пришло из блатной лексики. Чувак - это искаженное "человек".

- Что стиляги исповедовали?

- Западничество. Первые западники при советской власти были стиляги. Это была настоящая пятая колонна. Причем не осознававшая себя полностью, а на почти физиологическом уровне. На физиологическом уровне отвращения даже не к системе, а к сущности этой жизни┘ Мы настолько не принимали все, что за этим стояла и сущность. Советское - все - отвратительно. А там - все - хорошо.

- А что потом со стилягами стало?

- Вы знаете, талантливые почти все пробились. Ведь что такое стиляги? Это часть шестидесятников. А шестидесятники - это две части поколения: одну исключали из комсомола, а другая исключала из комсомола. Один шестидесятник - это Юрий Афанасьев, главный пионер Советского Союза, а другой - его друг, которого он из комсомола, повторяю, исключал. А теперь они все - шестидесятники┘ Они были разные. Пробились и те, и другие. Стиляги пробились позже и уже на излете советской власти. Это кто со способностями. А те, кто без способностей, те - сгинули. Потому что стиляги были близки к криминалу┘ Кто спился, кто просто помер рано. А кого власть сгноила. Вылетали из института - и все. Все.

- Вы скучаете по советскому времени, ностальгируете?

- По советскому времени не скучаю ни одной секунды. Как ненавидел советскую власть, так и сейчас ненавижу. Ничего ей не простил. Ничего. А по времени скучаю - эстетически. И не по советскому времени, а по мировому времени середины ХХ века. По классике ХХ столетия┘ Да-да, ХХ век имел свое классическое время. Оно было очень страшное, на самом деле, причем во всем мире. Но эстетически это была классика. От середины 30-х до середины 50-х. По этому времени я скучаю "декоративно", хотя половину его прожил мальчишкой.

- Я недавно прочла у вас, что вы с годами разочаровались в иронии, разочаровались, поняв, что она есть едва ли не синоним цинизма. Что пришло ей на смену в вашей писательской интонации?

- Ирония - таков был стиль общения шестидесятников. А ирония - это и есть цинизм. Деликатный синоним цинизма. Да, мои рассказы из новой книги - они абсолютно иронические. Ирония теперь у меня плавно перетекает в горестный пафос. Поэтому они не циничные, надеюсь┘ Советский народ был весьма склонен к иронии и юмору. Это была этакая народно-интеллигентская форма государственного цинизма.

- А в ежедневной жизни вам кто будет ближе - циник или романтик?

- Для жизни, конечно, романтик. И всегда у меня так было. Я очень не люблю циников. Цинизм - опасное для окружающих состояние. Крайняя форма эгоизма. Мы все знаем, что человек больше всех ценит себя самого. Если нет у него сверхъестественной способности к самопожертвованию. Но только циник это проявляет ясно, недвусмысленно, категорически и всегда. Мы все приучены это скрывать, а циник - нет. А циник на это плюет.

- А какие женщины вам ближе - романтически-жертвенные или стервы?

- Я стерв не люблю. Я их сразу вижу и отталкиваю умом. Но это может происходить (так и происходило) - только на психологическом уровне. Потому что на физиологическом уровне - все другое. Там все наоборот. Но я почти всегда эту физиологическую составляющую преодолевал. Есть люди, которым стервы кажутся романтическими, а я сразу вижу в них пошлую составляющую. В них ведь всегда заключена сильная пошлость. И они смешные. Чувство юмора выручает┘ Меня привлекал неромантический и даже обывательский тип женщины - душечка. В душечке, на мой взгляд, меньше пошлости, чем в женщине-вамп. Для меня этот тип женщины был гораздо привлекательнее. Я в юности - когда меня это еще интересовало - говорил: "Женщина должна быть машинисткой или медсестрой, а лучше и то, и другое". Понимаете: медсестра, которая умеет печатать (тогда это было актуально: машинистка). Хотя и сам я прекрасно на машинке печатал.

- Ну, теперь душечка должна уметь печатать на компьютере┘ А вы пишете черновики, а потом уже - на компьютер?

- Я пишу сразу на компьютере. Если я закрыл страницу (если не закрыл, еще могу переделывать), - то в следующий раз я ее увижу уже опубликованной.

- Последний роман вы назвали "Все поправимо". Мне это название нравится, но оно для вас странное. Очень категоричное и публицистичное.

- Оно идет от известного - "Все поправимо, кроме смерти".

- А были иные варианты заглавия?

- Были. Роман сначала назывался "Долго и счастливо". Вся жизнь - провалилась, и вот сидят в конце два старика, как бы уже и чужие друг другу. Жизнь прошла и почти врозь. А никуда они друг от друга не денутся. И поэтому "все поправимо".

- Ясно. Кого из русских писателей-современников - кроме очевидного для меня Трифонова - вы могли бы назвать своим учителем?

- Я уже говорил - Аксенов. Я его люблю, мы с ним дружим, насколько возможна дружба с безусловным классиком┘ Еще из ныне пишущих мне очень нравятся рассказы Асара Эппеля и Жени Попова. Они к тому же - мои приятели. Саша Мелихов. Только что прочел его последний роман "Чума" - хорошо. Я вообще откровенно пристрастен к приятелям. А одно из сильнейших и совсем не приятельских впечатлений последних лет - Сергей Болмат. Интересная фигура. Он - питерский художник средних лет, насколько я знаю, уехал в Германию, там написал роман. Роман называется "Сами по себе". Он вышел года три-четыре назад. Блистательно. Вот какой роман я хотел бы написать!

- Сейчас пишется что-то совсем новое?

- Последний рассказ я закончил недавно. Сшил книжку, придумал название┘

- Название - секрет?

- Не секрет. "Московские сказки". Есть, например, "мордовские сказки" - будут "московские"┘

- Раз вы уже однажды в "Невозвращенце" предсказали нашему обществу его недалекое будущее, то спрошу: ваш прогноз на ближайшие┘ ну, лет десять. Что с нами со всеми будет?

- Я никогда не мог о таком говорить - только писать. Складывается картинка, а из картинки все само собой вырисовывается. А если стану рассуждать логически, то это будет на уровне политического журналиста.

Но все же скажу: я глубоко убежден, что ни Россия, ни даже Северная Корея, Ирак, Иран, Куба не избегут общей участи: путь - один. Путь рыночной экономики. Мы можем трепыхаться сколько угодно, но движение - в одну сторону. Одностороннее. В другую сторону не получается. Только это - естественное устройство общества, все остальное - попытка сделать нечто искусственно. Как в том анекдоте: "Социализм надо строить, а капитализм достаточно разрешить".

- Вы - оптимист?

- Я сам придумал такую формулу: "Все гораздо хуже, чем хотелось бы, но гораздо лучше, чем могло бы быть". Это касается всего, но прежде всего - моей собственной жизни.