Я ненавижу слово «мы»

Сестра поэта и художника Владимира Ковенацкого Нора Григорьева рассказала о брате. Фото Николая Милешкина

В арт-проекте «Бегемот Внутри» вспоминали поэта и художника Владимира Ковенацкого, в этом году исполняется 85 лет со дня его рождения.

Выступали Нора Григорьева-Ковенацкая, Татьяна Козлова, Валерия Исмиева, Иван Ахметьев, Антон Ровнер. Фортепьянную музыку современных композиторов исполнили Елизавета Данилина и Саяка Тахакаси.

Владимир Ковенацкий (1938–1986) – возможно, самый мрачный поэт из всех неофициальных, отринутых, барачных и метафизических поэтов советского подполья. Монстров он стал рисовать еще до знакомства с Мамлеевым и Южинским кружком сексуальных мистиков. Еще до знакомства с лианозовцами и их стилем «баракко», как определял его Сергей Чудаков, стал писать о барачных монстрах. Его судьба под стать его поэзии. Более неблагополучную и темную жизнь трудно придумать. Даже когда снесли бараки и построили новый дом, монстры не перевелись и этот дом обжили: «В доме неладно: молодожен /стал импотентом вдруг,/ Ветхую бабку пырнул ножом/ Десятилетний внук…»

Все детали биографии Ковенацкого, наверное, навсегда останутся тайной. Друзьями сделано много: написаны воспоминания, издана толстая книга с достаточно солидным набором стихотворений и рисунков. Но чем больше подробностей, тем больше загадочного. К примеру, были фиктивные браки, чтобы прописать друзей и их жен, а сколько «друзей» жило в доме Ковенацкого в Казарменном переулке, невозможно подсчитать. Он пускал пожить всех по доброте душевной, пока эти «друзья» не выжили самого хозяина.

Монстры выходят из картин и захватывают действительность: «Когда заведут голоса непогоды/ Тоскливую песню (в ней холод и страх),/ Ко мне обогреться приходят уроды/ И шумно галоши снимают в сенях.// Я искренне рад посетителям странным./ Поставлю им чаю, нарежу лимон,/ Сажусь в их кругу за душистым стаканом/ И слушаю говор их, смутный, как сон.// Даю посмотреть им гравюрные папки,/ Любовно они разбирают листы,/ Потом надевают промокшие шапки/ И молча уходят в кромешность и стынь».

Если бы они уходили. Но нет, они не уходили, а селились вместе с хозяином, отвоевывая у него квадратные метры, мастерскую и место в постели.

Ахметьев сказал, что увлечение эзотерикой бесследно не проходит. Да, увлекались, изучали труды Гурджиева, применяли что-то на практике. Все, кто входил в круг Мамлеева, назад уже не возвращались такими же.

На вечере было спето множество песен Ковенацкого. Те, которые пели тогда, которые расходились по кухням и домам. А в них полное отрицание возможности коллектива, системы, общества: «Я ненавижу слово мы./ Я слышу в нем мычанье стада,/ Безмолвье жуткое тюрьмы/ И гром военного парада».