Метафоры вместо доктрины

ТРЕТЬЕ - английское - издание книги знаменитого французского исследователя, философа и переводчика Анри Корбэна "Концепция творческого воображения в учении Ибн Араби" еще раз подтверждает значимость этой работы в истории изучения суфизма вообще и наследия "Величайшего Учителя", как называют Ибн ал-Араби (1165-1240) многие мусульманские ученые, в частности. Английский перевод этой, ставшей уже классической монографии вышел ровно через тридцать лет после ее издания во Франции в 1958 году. Как и тогда, книга Корбэна и сейчас вызвала немалый читательский резонанс, но в среде уже англоязычной аудитории. Повышенный интерес к этому исследованию объясняется и блестящим литературным талантом автора, и тем, что в отличие от зачастую скучных академических штудий книга Корбэна предлагает читателю много больше, чем еще одну порцию научной информации, а именно - опыт оригинального мировосприятия, принадлежащий человеку, с равным пристрастием воспринимающему как западно-христианскую, так и суфийскую мистические традиции.

Протестантский теолог, философ-герменевт хайдеггерианского толка, историк религий, наконец - блестящий востоковед и переводчик (чего стоит изданный им в 1979 г. двухтомный перевод трудов Авиценны!), Анри Корбэн сейчас - один из самых знаменитых французских ориенталистов (укажем также на его исследования текстов Сухраварди, а также фундаментальный труд "En Islam iranien: aspects spirituels et philosophiques" (Gallimard, 1971-1973). К изучению исламского мистицизма Корбэна в немалой степени подтолкнуло то "экзистенциальное разочарование" в западноевропейской спекулятивности, которое испытали многие из его современников (Корбэна часто сравнивают со знаменитым исследователем европейского гностицизма Гансом Йонасом, также испытавшим большое влияние Гуссерля и Хайдеггера). В этом смысле его опыт прочтения суфийских текстов представляет собой довольно интересный пример взаимодействия приемов феноменологической герменевтики и мистического толкования. Тем более интересный, что суфийские тексты оказали, как выясняется, немалое и до сих пор малоизученное влияние на христианских теологов высокого средневековья, равно и на европейскую литературу, воспринявшую символические приемы, бывшие в ходу у суфийских мыслителей и поэтов. Этот аспект, пожалуй, является одним из самых интересных и интригующих в представляемой монографии, отдельные пассажи которой посвящены сравнению литературных космологий Данте и Шекспира ("Гамлета" и "Бури") с мистическими построениями ал-Араби. Весьма впечатляюще у Корбэна проводимое им сравнение символических указаний Данте и ренессансных авторов с реалиями "воображаемого мира" (субут) - одного из центральных понятий учения Великого Шейха. Корбэн говорит при этом не о заимствовании, но о мистической природе метафоры как таковой: указание на метафорическую составляющую учения ал-Араби весьма отличается от привычных и весьма расхожих определений этого мыслителя как "пантеиста" или "пантеистического мониста", до сих пор, к сожалению, имеющих хождение в европейской научной и научно-популярной литературе. Для изучения теории литературной метафоры указания Корбэна могут также оказаться весьма плодотворными.

В своей монографии Анри Корбэн демонстрирует глубокое и детальное познание суфийской терминологии и традиции: он дает чрезвычайно детальный и содержательный очерк духовной топографии исламского мира первых веков второго тысячелетия. Его концепция, не проводящая доктринального различия между шиитским мистицизмом и суннизмом в применении к учению ал-Араби, хоть и вызывает немалые нарекания со стороны как западных, так и арабских исследователей, позволяет, однако, совершенно по-новому взглянуть на наследие Великого Суфия. Не принадлежа к тому типу исследователей, которые предпочитают внутренне отстраняться от предмета своего исследования, метод Корбэна обнаруживает подчас некий род "герменевтического взаимодействия" с исследуемым текстом. Иногда подобное "взаимодействие" ставится автору в вину: не очень ясно, где кончается текст ал-Араби и начинается текст Корбэна. В этом смысле Корбэн больше, чем просто исследователь: чтение текста для него это и некий опыт воображения, и опыт "неволи" читателя, оказавшегося в плену у автора. Корбэн, пожалуй, наследует здесь тому опыту прочтения текста, который был свойствен европейскому средневековью, проявлявшему немалый интерес к исламским мистикам. То, что этот опыт повторился в Европе спустя столетия, также весьма знаменательно.

Наш читатель уже имеет возможность обратиться к текстам произведений ал-Араби: четыре года назад в Петербурге были изданы его "Мекканские откровения" в переводе Александра Кныша. К сожалению, на русском языке крайне мало книг, дающих представление о современном уровне исследований исламского мистицизма. Осознавая, что русский перевод монографии Корбэна дело весьма гипотетичное, скажем, однако, что, пожалуй, именно эта книга должна быть переведена на русский в первую очередь. Благодаря ей наши представления о суфизме и современном состоянии исламской мысли, равно - об истории взаимодействия европейских и ближневосточных мистических и литературных традиций, расширятся и, возможно, придут в соответствие с тем уровнем, который достигнут на Западе. С другой стороны, перевод этой замечательной книги станет шагом вперед по сравнению с теми представлениями об исламском мистицизме, которые уже успели сложиться в России под влиянием идей Рене Генона.