0
2440

28.08.2024 20:30:00

Тоска под сердцем

Предсмертная метаморфоза в прозе Шукшина

Максим Лаврентьев

Об авторе: Максим Игоревич Лаврентьев – поэт, эссеист.

Тэги: василий шукшин, сергей есин, павел антокольский, поэзия, проза


31-14-4480.jpg
Потом понял – это она.  Константин Сомов.
Арлекин и смерть. 1907. ГТГ
Хотя поэт и прозаик в равной мере могут считаться писателями, мнение большинства даровало называться так лишь второму. В чем тут дело? Если рассматривать писательство как ремесло, то, безусловно, создатель многостраничных произведений лучше соответствует этому определению. Но ведь еще и неформально тот и другой, оставаясь в границах единого для них вида искусства, то есть художественной литературы, принадлежат словно бы к разным ее полюсам, представляют собой, несмотря на родство, два противоположных друг другу типа творческой и человеческой личности. Это нетрудно заметить даже на уровне текста: когда, например, поэт пишет прозой, та ощущается именно как проза поэта. Исключения, конечно, бывают, однако исключительность таких случаев никогда не остается незамеченной, а, напротив, постоянно подчеркивается, поскольку на единичных примерах обратного нагляднее подтверждает себя общее доминирующее правило.

Сказанное верно и в отношении прозаиков. Разве только, в отличие от собрата по перу, считающего чем-то второстепенным по отношению к стихам и любую прозу вообще, и свою в частности, прозаик, хотя он и воспринимает писание стихов как некое баловство, в целом к поэзии чаще всего относится с пиететом. Помнится, в нашем разговоре с Сергеем Есиным, в 1950-х годах посещавшим литературную студию МГУ, которой тогда руководил поэт и переводчик Павел Антокольский, вдруг выяснилось: первый обнадеживающий отзыв от признанного литературного мэтра мой собеседник получил на свои стихи. Будучи заинтригован, я спросил, а почему никто не знает о поэте Есине, и в ответ услышал следующее. Оказывается, поэзия быстро наскучила будущему автору романа «Имитатор», поскольку «в стихах все настолько подчинено размеру и рифме, что писателю тут практически не остается свободы для точного выражения мысли». Грубо говоря, ограниченный в своем искусстве поэт пишет как бы наобум, невольно движется туда, куда подталкивают его надуманные речевые условности. Это наблюдение, сделанное, прошу заметить, крупным писателем, не лишено смысла. Действительно, в поэзии многое определяется заданной заранее системой координат. Но она, во-первых, вовсе не двухмерна и та же «случайность» возникновения созвучий в ней – совпадение только кажущееся человеку прозаического склада ума, а во-вторых, стихи требуют поистине титанической работы поэта (по существу, никогда не оканчивающейся) над каждой строчкой, над каждой фразой, целью чего как раз и является достижение предельной точности мысли и образа.

Да простит мне читатель длинное вступление! Оно представляется необходимым здесь, в самом начале нового цикла публикаций на общую с предыдущим циклом тему отражения предчувствия смерти в литературе (см. подборку статей автора в архиве «НГ-EL»), в особенности потому, что предметом моего рассмотрения станет на сей раз не поэзия, которой посвящена вся моя жизнь, а нечто для меня почти противоестественное – проза. Я специально не говорю «прозаики», так как теперь постараюсь сосредоточиться не на личности пишущего, мне в свете вышеизложенного чуждой, а на художественном тексте.

Приведу начало небольшого рассказа Василия Шукшина «Как помирал старик» 1967 года:

«Старик с утра начал маяться. Мучительная слабость навалилась... Слаб он был давно уж, с месяц, но сегодня какая-то особенная слабость – такая тоска под сердцем, так нехорошо, хоть плачь. Не то чтобы страшно сделалось, а удивительно: такой слабости никогда не было. То казалось, что отнялись ноги... Пошевелит пальцами – нет, шевелятся. То начинала терпнуть левая рука, шевелил ею – вроде ничего. Но какая слабость, господи!..

До полудня он терпел, ждал: может, отпустит, может, оживеет маленько под сердцем – может, покурить захочется или попить. Потом понял: это смерть».

Собственно, после двух этих первых абзацев тот, кто никогда не читал Шукшина, без труда может представить себе весь ход дальнейшего, на первый взгляд довольно безыскусного, повествования. Деревенский старик и впрямь помирает, как ему и положено, скоро и просто. Наречие «как» в заглавии я посоветовал бы воспринимать не в значении «каким образом», а скорее уж в характерном для народного творчества, чрезвычайно близкого Шукшину, песенно-сказовом значении «когда» («Как по морю, морю синему, плыла лебедь с лебедятами…»). Основной персонаж лишен автором психологической глубины вполне сознательно, до самого конца больше не произносится ни слова о его внутреннем состоянии, о рефлексии – тоске, удивлении, ожидании, понимании. В этом приеме видна и дань литературной традиции, гласящей устами поэта Георгия Иванова, что «если отрезать палец солдату и Александру Блоку, то больно будет обоим, но Блоку в тысячу раз больнее», и намерение в то же время показать близость более прозаического крестьянского сознания к природе, в которой смерть есть явление естественное и обыденное.

В нарочитой простоте шукшинского текста я усматриваю, кроме того, еще и некое прозрение прозаика-атеиста: взволнованный прикосновением к теме, освященной именами великих поэтов-мистиков, он, хотя бы даже интуитивно, удерживается от психологического препарирования.


Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.

Вам необходимо Войти или Зарегистрироваться

комментарии(0)


Вы можете оставить комментарии.


Комментарии отключены - материал старше 3 дней

Читайте также


Подари им бабье лето

Подари им бабье лето

Андрей Шацков

Праздничные рощи, упрямый дождь и другие приметы осени

0
1090
В диабазовом фраке

В диабазовом фраке

Виктор Леонидов

Влюбленность в Крым в стихах и акварелях

0
1218
Прорасти глазами в глубину

Прорасти глазами в глубину

Александр Балтин

Мистика Сергея Есенина: к дню рождения поэта

0
1127
Самолет с синими крыльями

Самолет с синими крыльями

Кирилл Плетнер

Рассказ про доктора Бабжиевича, психосоматику и кукурузник

0
367

Другие новости