Тихий мастер

Владимир Корнилов. Перемены: Стихи и короткая поэма. 1999-2000. - М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2001, 112 с.

о всяком серьезном деле непременно присутствуют "тихие" мастера. Они не делают пятидесяти норм за смену, не собирают стадионов, не переплывают в одиночку океаны. Но почему-то именно их присутствие и создает впечатление надежности и необходимости дела, которому они служат. Быть может, потому, что, как говорят музыканты, играть тихо сложнее всего.

Жил в России поэт Владимир Корнилов. Негромкая известность пришла к нему в конце пятидесятых - начале шестидесятых, когда по всей стране гремели голоса Евтушенко и Вознесенского. А стихи Корнилова по большей части ходили в списках и были известны очень немногим людям.

Потом пришли шестидесятые. Путь поэта привел Владимира Корнилова в ряды правозащитников. Но и здесь его имя не гремело. Его не посадили, он не эмигрировал, а то, что из Союза писателей исключили, так кого из порядочных людей не исключали.

В прорабы перестройки Владимир Корнилов тоже не пошел. Ему не было места в хоре: ни в качестве солиста, ни пятого баритона в третьем ряду.

Он не обладал большим голосом. Его инструментом был не набат, а простой молоточек, о котором писал Чехов. Корнилов был тем самым "человеком с молоточком", стучавшимся в наши двери и напоминавшим о таких простых вещах, как совесть и стыд.

Наверное, призвание поэта не в этом. Но, когда в январе этого года Корнилова не стало, как-то сразу стало ясно, что поэт в России все же в первую очередь поэт. Что жизнь Корнилова не была ни подвигом, ни самосожжением, ни хождением по лезвию ножа, а была жизнью поэта, пишущего стихи потому, что он не мог их не писать. И не он подчинял себя служению людям, а дар обязывал его вести себя так, а не иначе. То, что происходило с Корниловым, было абсолютно естественно и логично в системе координат, именующейся русской поэзией.

Стихи Корнилова - несущая конструкция. Их не разглядишь из экскурсионного автобуса, не включишь в реестр главных достопримечательностей, но убери их, и все здание может рухнуть:

Всего огромнее - чуть-чуть,

Всего свободнее в империи┘

Особый у России путь

И полное в него неверие.

Последняя книга Владимира Корнилова называется "Перемены". Она и написана в ощущении главной и последней перемены. Но в ней напрочь отсутствуют и подведение итогов, и стремление к монументальности. Она о жизни, обманувшей в очередной раз, и это не повод для сведения с ней счетов, а констатация очевидного. Она о стране, бесконечно близкой и оттого ужасающе далекой. Она о себе, так до конца и не сумевшем понять, где же ему, как и герою стихотворения Льву Копелеву, пришлось прожить отведенный срок:

То ли изгнание, то ли отечество,

То ли отечество, то ли изгнание┘

Конечно, эта книга горька, но горька скорей послевкусием - знанием того, что случилось после ее выхода в свет. Она грустна так, как бывает грустна вечерняя земля. Она светла, поскольку полна приятием света:

А все равно,

Откинув спесь,

Все, что дано,

Приму, как есть.

Безыскусность поэтической речи Корнилова такова, что невольно вызывает из памяти лермонтовское: "Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно". Собственно говоря, в книге "Перемены" Владимир Корнилов добивается поразительного эффекта: жизнь становится адекватной стихам, а стихи - жизни. И как-то уже невозможно говорить о них, как только о стихах.

На похоронах Корнилова кто-то сказал, что о нем еще напишут настоящую книгу. Вероятно, так и будет. И это будет веселая книга о тихом мастере:

Пил я пиво с задором,

Ел с блаженным лицом

Огурец с помидором,

Помидор с огурцом.