Тысяча способов изобразить соитие

В оглавлении нынешней "Иностранки" много русских имен. Наверное, так и должно быть. Ведь иностранную литературу на русском делают по большому счету отечественные переводчики, критики, журналисты. Сам же писатель околачивается где-то поблизости, как сценарист на съемках голливудского боевика.

Здесь стоит процитировать "Записные книжки" Довлатова:

"Когда-то я был секретарем Веры Пановой. Однажды Вера Федоровна спросила:

- У кого, по-вашему, самый лучший русский язык?

- У Риты Ковалевой.

- Что за Ковалева? Переводчица Фолкнера, что ли?

- Фолкнера, Сэлинджера, Воннегута.

- Значит, Воннегут звучит по-русски лучше, чем Федин?

Панова задумалась и говорит:

- Как это страшно!.."

А бывает иначе. Автор в переводе звучит так погано, что удивляешься, за что иностранный гений получал Пулицеровскую, Букеровскую и другие престижные премии. Правда, и с отечественными писателями такое бывает нередко.

В апрельском номере "Иностранной литературы" как минимум два российских автора - заслуженно известных и популярных. Оба, правда, эмигранты со стажем: Александр Генис и Алексей Цветков. Цветков, не тот, который соратник Лимонова и радикал, а взрослый солидный человек, поэт, пишет о культурном национализме Америки времен Гражданской войны. Именно тогда закладывались основы американского мировоззрения. Оно и по сей день изменилось не очень сильно. Закладывали краеугольные камни, по мнению Цветкова, не столько политики, проповедники и профессиональные демагоги, сколько писатели: Оливер Уэнделл Холмс, Уильям Джеймс, Чарльз Пирс и Джон Дьюи. Цветков полемизирует с профессором Луисом Менандом и комментирует его нашумевший опус "Метафизический клуб". Следом опубликовано интервью самого профессора, человека умного и непафосного.

Александр Генис делает шаг в сторону от литературы (правда, не очень широкий) и рассказывает о встрече композитора Шенберга и художника Кандинского в Еврейском музее Нью-Йорка. Второе его эссе - о художнике Гренвиле Уинтропе. Казалось бы, при чем здесь писатели? Но ведь еще Набоков говорил, что живопись - первый учитель литературы. Хемингуэй был того же мнения.

Еще одна особенность апрельского номера: присутствие сексуальных сцен чуть ли не в каждом произведении. То ли весна подействовала на людей, отбирающих в редакции тексты. То ли такой сейчас тренд, простите за выражение, - насыщать литературу интимом. Оно и хорошо. Секс придает энергии самому вялому опусу.

Но хватит рассуждать, давайте цитировать. Вот Филипп Рот, классик американской литературы, с романом "Людское клеймо": "Под конец они были заляпаны с ног до головы и дико хохотали, а потом, помывшись в коровнике из шланга, пошли в дом трахаться". Это сцена из жизни профессора античной словесности и его деревенского окружения.

А вот Бен Маркус, рассказ "Женская пантомима": "Существуют тысячи способов изобразить человеческое соитие┘ однако женщине ни в коем случае не стоит впадать в отчаяние, если ее индивидуальный модус соития непривычен для стороннего наблюдателя". Слегка наукообразно, но зато не отклоняясь от темы.

Джим Гаррисон в повести с говорящим названием "Гей, на Запад" описывает такой эпизод: "Мир казался темным, поэтому он открыл глаза и между двумя округлостями ягодиц увидел в телевизоре Винсента Прайса. Это был очень старый фильм ужасов с парашютами, которые не раскрывались, - подходящая метафора для его жизни".

Среди украшений номера текст, в котором я при всем желании не смог найти сексуальных цитат, - "Литературные премии США XXI века". Идеальное справочное пособие, позволяющее разобраться в американской литературной иерархии и сравнить ее с нашей. Главное отличие: премии там действительно влияют на литературный процесс и продажи. Если на секунду представить себя американским писателем - открываются блестящие перспективы.