Борис Евсеев Сегодня у нас как бы две словесности. Одна – обычная, послекарамзинская и досегодняшняя. Вторая – «смирдинская». Тут нужно пояснить. «Смирдинской словесностью» называли у нас этакий масслит 30-х годов ХIХ века. Ну, там, Булгарина с Кукольником, Греча с его «Черной женщиной», Сенковского, еще кого-то. Да и позже, во второй половине ХIХ века, «смирдинская» словесность (или подобная ей), безусловно, существовала. И сама осознавала это. Брали представители такой словесности острые темы и быстренько затупляли их. Иногда «пороки общества» обличали. Иногда – об эстетических принципах вспоминали. Но все это у них выходило как-то третьесортно. А первым сортом шла забота – продаваться в лавке г-на Смирдина и печататься в «Библиотеке для чтения».
Что-то подобное и сейчас. (А многие думают: сейчас у нас нечто небывалое, Гоголем, Салтыковым и Лесковым – недопредвиденное!) Так вот: и сейчас ведь в книжных магазинах, в лавках – в основном заваль и заваль.
– Ну а вам-то что за дело? – кто-нибудь обязательно да и спросит.
А вот какое.
Чего не было ни во времена Смирдина, ни позже – так это агрессивности и наглежа масслита. Ну терлись себе «у подножий» Булгарин с Кукольником, ну жались (позже) в уголку сестры Хвощинские, ну пили горькую Терпигорев с Альбовым...
Теперь – не то! Теперь подавай смирдинцам Варшаву, Париж и даже всю Европу. Что-нибудь вроде всеевропейской конференции: «Значение криминальных романов Елизаветы Банькиной в мировой парадигме культур». Или, скажем, благородный финский издатель (неделю назад по ящику показали), загадочно улыбаясь, но отчэнь, отчэнь серьезно Маринину и Достоевского в схожем оформлении (может, невиданная серия какая?) на полку выставит. И тут же, смахнув горячую финскую слезу, что-то этакое скажет: вот, мол, Россия! Какая полярность и заполярность!
Тут, конечно, нельзя не заметить: и сами нынешние «смирдинцы» в себя по-настоящему поверили.
Рассказывают парижский случай.
Хочет один наш действительно серьезный, действительно классный писатель комплимент смирдинской даме-литераторше сделать: «Вы, мол, мадам Смирдиненко, ничего себе сюжетцы закручиваете». А она ему в ответ: «Ты тоже ничего, Бобик. Мало только тебя печатают, да и читать тебя скучно. Но ты терпи. Может, когда нас с Е. Банькиной в умах читателей и догонишь». Так-то.
А все клановая и партийная наша критика. Ну прямо РАПП и «Напост» какой-то. И даже не просто РАПП и «Напост». А РАПП на РАППе едет и РАППом погоняет. Это она, нынешняя рапповско-напостовская критика, не хочет отделить зерна от плевел, это она тайно и явно требует: «Надо – понятней! Надо – ближе к власти! Тесней с олигархами! Надо, чтоб в смирдинских и несмирдинских лавках книжечки с полок, закрыв глаза, сметали и не жуя глотали! Без лишних мыслишек, безрасчетно!»
Вот и томятся у высоких партийных подъездов наша поэзия с прозой, вот и уходит на задворки и в мусорные дворы новейшая авангардная литература России. Шепча про себя, как тот крокодил, съевший на ночь интеллигента: «Зачем я? Надо самоустраниться... И так книг полно...»
А то еще и другое бывает. Как пел незабвенный Владимир Семеныч: «Прошел слушок о бале-маскараде,/Раздали маски кроликов, слонов и алкоголиков...» То есть, говоря прозой, стали и в других ведомствах к «смирдинству» склоняться. О продажах и покупаемости шибко мыслить. Стала смирдинская словесность на все наше существование влиять: обдавать легким смрадом, нечистым языком еще не полностью испачканные места вылизывать.
Стали всерьез поговаривать: «Не пора ли, к примеру, в Академию наук пару-тройку олигархов принять? Или еще лучше – чиновников, да рангом повыше. А ученых – можно и поубавить. Ну, там, слушок распустить: не тянут. Слишком узко берут. Немедленной приложимости науки к делу не ощущают. И народу их изыскания не понятны. Да и властям тоже».
Fine.
Все хорошо под сиянием лунным, всюду, как говорится, родимую Русь узнаю! А посему неплохо бы опыт «смирдинской» (яростно навязываемой, сладко прибыльной) словесности на всю иную прочую жизнь распространить. И какой ряд получился бы!
«Смирдинская словесность». «Чичиковская таможня». «Потемкинская экономика». «Дундуковская наука». «Хлестаковские губернские игры». «Ежовские органы». И т.д. И т.п.
Просто отрада на сердце. (Хоть по временам и мороз по коже). Ну тогда, может, – не смирдинская, а смердяковская жизнь перед нами разворачивает свои знамена? Не очень у нее, у смердяковской, – с цветом и запахом. Зато ее много!
