Сергей Шулаков
Анастасия Чернова. Самолет пролетел.
– М.: Вест-Консалтинг, 2012. – 200 с.
Суета с печально известным министерским списком вузов, в который едва не попал Литературный институт имени Горького, возобновила угасшую дискуссию об эффективности «обучения писателей». Самым надежным аргументом в этом смысле являются реальные факты: вот Анастасия Чернова, выпускница 2012 года, а вот ее первая книга.
Те, кто живал в Подмосковье, знают, что в ненастные вечера огромные чудища-аэробусы, выныривая из туч, заходят на посадку, допустим, во Внуково, низко, с мощным ревом двигателей, сполохами разноцветных габаритных и навигационных огней, светом полоски иллюминаторов, кажется, что вот-вот заденут уже выпущенными шасси верхушки елей и трубу дачного дома. Вечерами погожими сначала слышишь тревожный, дребезжащий и ноющий звук и уже потом неосознанно поднимаешь голову, ищешь взглядом серебристый корпус в вышине, ширящуюся за ним белую полосу. Если первое зрелище с непривычки пугает и завораживает, то второе способно вызывать иррациональную тоску – не приступ черной депрессии, а грусть теплого спектра. Рассказы Анастасии Черновой из сборника «Самолет пролетел» полны особой, несколько отстраненной теплотой на грани безнадежности.
В одном, «Когда затухают фонари», это безнадежность старости, в «Пустых окнах» – невозможность совместного двух людей существования. Иногда читается мотив неизбывного детского одиночества. В рассказе «За стеной» в соседнюю квартиру переехала молодая женщина с двумя детьми. Пожилая Маргарита Федоровна слышит все: как уходит соседка, как плачет ее дочка, и что матери нет уже сутки. Повинуясь инстинкту, приходит к детям, варит какую-то кашу, ее соображения о гулящей мамаше не оправдываются – та попала в больницу, и вот появляется суховатая бабушка тех детей, говорит: «Мы вас, кстати, знаем. У вас цветы на балконе красивые. Маша рассказывала: когда дети домой возвращаются – на балкон соседки все любуются. Ваня тоже так хотел. Горшочки купили. Да не успели посадить, не успели». Казалось бы – эмоциональный шантаж, выжимание слезы. Но: «И мама придет. Дрогнет в двери ключ. Хотя бы во сне». Жуть как точно. Рассказ «Иван да Марья» написан уже от имени молодого человека – что нетипично, – вспоминающего детство: «Еще я плакал, если старшая сестра опаздывала в школу, когда забирала меня домой после уроков. Все расходятся, забирают шапки, надевают куртки. Хлопает дверь. И мир тогда обрисовывается в своей страшной пустоте».
 А вы жили в Подмосковье? Фото Евгения Лесина |
В немаленькой повести «Первый снег» вроде бы девушка разбирается в своих переживаниях личного свойства. Но текст состоит из отступлений от генеральной линии, драматичных искажений ее оптики. Есть в этой повести нечто отчетливо набоковское, бунинское. Никаких стилевых, сюжетных, композиционных ухищрений. Может быть, только речь героев порой необычна, словно кивки в прошлое. «– Я всех знала там, когда-то знала. Но когда бесцельно общаешься, то надоедаешь друг другу…». «Мы тогда были молодые, – говорит бабушка, – мы совсем веселели на праздник». «Это неведомые родственники… То есть жили родственники и не знали друг о друге». «Шум, музыка, нарядные лица…»
Что происходит в реактивных двигателях самолета, как изменяется воздух, преобразуясь в инверсионный след, ту самую тающую белую полоску – это к выпускникам МАИ. Анастасия Чернова пытается рассмотреть и высказать неуловимые изменения сознания героев, которые невозможно объяснить в каких-то скучных терминах, можно лишь заблудиться и забыть – но текст не дает такой возможности, подробно рассматривая каждое наблюдение-изменение.
Автор не ищет поддержки писателей-единомышленников для формирования нового направления и критиков для его теоретического обоснования, не предается горьким размышлениям о нравственности народа, не стремится говорить сильным правду и не грозит карами небесными. Перед нами долгожданная победа тихого, ясного голоса, которого мы так долго ждали, чтобы он нам ненавязчиво если не объяснил многое, но намекнул на ответы.
